|
Когда Аферидун достиг над миром власти,
Себя лишь одного царем он видел в нем.
Венец и власти трон, как то царям обычно,
И царственный дворец устроить он велел
И в Михре месяце, в день первый и счастливый,
На голову себе корону возложил.
И вот пришла пора, когда уж зло не страшно,
И все направились по Божьему пути,
Очистили сердца от распрей и раздоров,
И новый праздник был введен тогда царем.
Все люди мудрые в веселии уселись,
И всякий по кубку из яхонта держал.
Блистало и вино, и взор младого шаха,
В сиянии был мир под новою луной.
Дал приказанье царь развесть огонь великий
И с амброю шафран велел на нем сжигать.
Торжествовать Михрган - егоустановленье,
И отдых, и пиры при этом он же ввел:
Доселе месяц Михр о нем напоминает;
Не покажись с лицом в заботе и тоске!
Пять сотен лет он был владыкою над миром
И ни однажды зла основ не заложил.
Но так как мир за ним, о сын мой, не остался,
Страстям ты не служи и не крушись тоской.
Знай, мир ни для кого не остается вечно
Ни радостей никто в нем много не найдет.
А Феранек, меж тем, о том еще не знала,
Что сделался царем над миром сын ее,
Что с трона царского Даххак уже низложен
И кончилися дни владычества его.
Но вот до матери от доблестного сына
Достигла весть о том, что венценосец он.
С хвалами на устах, она, лицо и тело
Омывши, наперед предстала пред Творцом
И, до земли челом смиренно преклонившись,
Проклятия она Даххаку изрекла,
А Всемогущему хвалу провозгласила
За радостный такой судьбы переворот.
А после людям всем, кто был забит нуждою,
Но кто судьбу свою несчастную скрывал,
Тайком она добро творила, не обмолвясь
О том ни перед кем и тайну их храня.
Благотворила так в течение недели,
Покуда бедняков уж больше не нашла.
В течение другой о пире хлопотала
Для всех вельмож своих, что гордости полны.
Украсила дворец она подобно саду
 |
Персидский дворик. Рисунок из книги “Античная история искусств”. Париж, 1887
|
И знатных лиц к себе всех в гости позвала,
Велела принести все скопленные ею
Сокровища из тех, что скрыты про запас,
И дверь казны своей широко растворила,
Все сложенное там решилась раздавать,
Увидя, что пора открыть казну настала:
Богатство ей ничто, когда царем стал сын.
Одежды всяческой и царских украшений,
Арабских лошадей с уздою золотой
И сабель, и кольчуг, и дротиков, и шлемов,
Тюрбанов, поясов ей было уж не жаль.
Велела всю казну навьючить на верблюдов,
Душою чистою к властителю стремясь,
И вещи эти все она послала к сыну,
И был язык ее благожеланий полн.
А властелин земли, сокровища увидев,
Их принял, и хвалу он матери воздал.
Проведавши о том, все набольшие войска
К властителю земли явились, говоря:
“Победоносный шах и почитатель Бога!
Хвала Создателю и милость над тобой!
День ото дня твое да возрастает счастье
И да погибнут те, кто замышляет зло!
Да дарует тебе всегда победы небо!
Лишь благосклонности и щедрости будь полн!"
И люди мудрые со всех концов вселенной
Отправилися все приветствовать царя
И драгоценности и золото - все вместе
Повергли в дар они пред троном их вождя.
И люди знатные из всех пределов царства
В такой же радости у врат его сошлись
И все Создателя молили, да прославит
Он Феридуна трон и перстень, и венец;
И руки к небесам все люди воздевали,
Благожелания царю произнося:
“Пусть эти времена навеки остаются
И благоденствует всегда наш государь!”
А после Феридун весь мир кругом объехал
И все, что явно в нем и скрыто, усмотрел
И там, где в чем-нибудь усматривал неправду,
Ненаселенные где земли находил,
Он связывал добром повсюду руки злого,
Как подобает то обычаю царей.
В то время Феридуп мир будто рай устроил,
Сажая кипарис и розы вместо трав.
Затем он в Теммише проехал из Амуля
И в славном том лесу избрал себе жилье,
В той области земли, что Кус ты называешь,
Другого имени не зная для нее.
Как пятьдесят годов прошло над Феридуном,
Уже троих детей прекрасных он имел,
И к счастию царя три сына это были,
Три славных отпрыска, достойные венца.
Их стан как кипарис, и как весна их щеки,
И были на царя похожими во всем.
Из них от Шехриназ родились два красавца,
Меньшой же был рожден прелестной Эрневаз.
И любящий отец еще имен им не дал,
А мальчики слонов уж стали обгонять.
Позднее, увидав, что сделались красою
Отцовского венца и трона сыновья,
Властитель Феридун отличнейшего мужа
Из всех своих вельмож к себе тогда призвал
(А имя он носил Джендиль-путеводитель
И горячо во всем привержен к шаху был)
И так ему сказал: “По свету отправляйся,
Из рода царского трех выбери девиц,
Трех сыновей моих по красоте достойных,
Таких, чтоб стоили войти в родство со мной,
Которых бы отец из нежности не назвал
Еще по именам, чтоб не было молвы;
Чтоб были три сестры, одной четы супругов,
Наружностью пери, из царственной семьи,
Невинные, все три - одна лицом и станом,
Чтоб распознать нельзя одну сестру с другой”.
Джендиль, как от царя услышал эти речи,
Для плана ясного основу заложил.
Он бодрый духом был и с светлой головою
И на язык речист и ловко вел дела.
Простясь с царем, Джендиль отправился в дорогу,
Взяв несколько людей из преданных ему.
И вот он выбрался из областей Иранских
И стал разыскивать, со всеми говорил
И слушал и в стране во всякой, где вельможа
Какой-нибудь имел за занавесью дочь,
Посланец все про них выведывал секретно
И имя узнавал и слухи все про них.
Однако никого среди дихкаиов славных
Не видел, кто б родства с царем достоин был.
Приехал, наконец, к царю Йемена Серву
Разумный, чистый муж, со светлою душой,
И у него нашел, как раз по указаныо,
Трех дочерей таких, как Феридун искал.
Исполнен важности, представился он Серву,
Счастливый, как фазан, коль к розе подойдет.
Склонившись до земли, просил он извиненья,
Благожеланьями владыку осыпал:
“Вовек живи, о шах высокоименитый,
Блистающий всегда - на троне и в венце!”
На это так сказал Джендилю царь Йемена:
“Да будут все уста хвалой тебе полны!
Какую весть несешь? Какое приказанье?
Посланник ли ты чей иль благородный гость?”
“Счастливым будь всегда! - ему Джендиль ответил,
Да не коснется зло тебя своей рукой!
Я скромный, как жасмин, Ирана уроженец
Несу известие йеменскому царю,
Несу приветствие счастливца Феридуна.
Коль спросишь ты о чем, на все ответы я дам.
Привет свой шлет тебе Аферидун могучий,
(Велик тот человек, кто для него не мал!)
Тебе сказать велел: "Покуда мускус пахнет,
И ты благоухай на троне, государь!
Избавлен будь всегда от немощей телесных!
Пусть скорбь развеется и множится казна!
Ты ведаешь и сам, арабов повелитель,
Кого хранит всегда счастливая звезда,
Что слаще нет для нас, чем жизнь и дети наши,
Что с этим наравне ничто не может стать.
Никто не может быть милее нам чем дети,
И нет прочнее уз, чем наша связь с детьми.
Коль есть на свет кто, имеющий три глаза,
Довольно трех сынов мне вместо трех очей.
Знай, больше чем глаза они нам драгоценны,
Поли благодарности, при виде их, наш взор;
Как высказал мудрец со светлой головою,
Когда он говорил о родственных связях:
Ни с кем не заключал я тесного союза,
Кого не признавал достойнее себя.
Муж благомыслящий и разума исполнен
Ровню себе в друзья старается найти.
Как мир через людей становится цветущим,
Без войска государь не может счастлив быть.
Есть царство у меня в цветущем состояньи,
Богатство, мужество и мощная рука;
Есть трое сыновей, венец носить достойных,
Исполненных ума и знания, и сил;
Ни в чем отказа нет их воле и хотенью,
Чего ни захотят, достигнет их рука.
Но втайне этим трем царевичам прекрасным
Царевен хочется подругами иметь.
От знающих людей я получил извсстье,
И в силу вести той я действовать спешил;
Сказали мне, что ты, о славный царь, в гареме
Трех чистых под фатой имеешь дочерей
И что все три они имен еще не носят.
Об этом услыхав, я в сердце ликовал:
Ведь также и своим трем отпрыскам счастливым,
Как подобает то, имен я не давал.
И вот, нам надо бы две эти благородных
Породы жемчуга одну с другой смешать,
Наследников венца и трех с лицом закрытым,
Друг друга стоящих, бесспорно дело то!"
Такое Феридун мне сделал порученье,
А ты ответ мне дай, как в мыслях порешишь!”
Когда йеменский шах услышал предложенье,
Поникнул, как жасмин, не политый водой,
Подумал про себя: “Когда пред изголовьем
Не будут лицезреть трех лун мои глаза,
День ясный для меня ночною тьмою станет;
Так мне уста в ответ не надо раскрывать.
Я дочерям моим открою эту тайну:
Пусть примут дочери участие во всем.
Не следует пока еще спешить с ответом,
А втайне обсудить с советниками то”.
Велел он отвести посланнику жилище,
А после этого за дело принялся.
Он приказал замкнуть приемной залы двери
И опечален сел, тревожных мыслей полн.
Потом призвал к себе он многих из пустыни
Владеющих копьем, испытанных вождей,
Извлек из тайника, что было потаенным,
И тайны все свои пред ними изложил:
“По милости судьбы, от нашего союза
Пред взорами у нас три яркие свечи.
И вот царь Феридун прислал ко мне посольство
И сеть искусную раскинул предо мной:
Зеницы глаз моих лишить меня намерен.
И с вами я хочу держать теперь совет.
Посланник передал, что шах мне сообщает:
"Три князя есть у нас, честь трона моего;
Они в приязнь с тобой, в родство вступить стремятся
Чрез скрытых под фатой трех дочерей твоих".
Коли отвечу: "да", а в сердце нет согласья,
То - ложь, противная достоинству царя;
А если уступлю желанью Феридуна,
Душа моя сгорит, слезами обольюсь.
Но если уклонюсь его приказ исполнить,
То должен трепетать, обидевши его;
Не шутка на вражду решиться с человеком,
Который над землей владычествует всей.
Кто путешествовал, слыхал о том рассказы,
Как мощный Феридун с Даххаком поступил.
Об этом деле все, что сможете придумать,
Размыслив сообща, скажите мне теперь”.
Тогда в ответ царю уста свои открыли
В делах искусные и храбрые вожди:
“Мы полагаем все, что будет неразумно,
Чтобы носился ты по воле всех ветров.
Пускай стал Феридун властителем могучим,
Однако ведь и мы - мы не рабы в серьгах:
Сказать, излить свой гнев - таков у нас обычай,
В привычку нам владеть браздами и копьем.
В давильню обратим кинжалами мы землю,
А воздух копьями в поляну тростника.
Коль дочери тебе настолько драгоценны,
Казну свою открой и затвори уста.
А коли к хитрости прибегнуть пожелаешь,
Коль опасаешься могучего царя,
Потребуй от него таких условий тяжких,
Что к выполненью их и средств нельзя найти”.
От опытных людей царь выслушал советы,
Но ни верхушки в них, ни дна не находил.
Он пригласил к себе посланника от шаха
И много насказал ему приятных слов:
“Я ниже твоего владыки Феридуна,
Во всем, что он велит, исполню я приказ.
И так скажи ему: "Хоть ты стоишь высоко,
Но драгоценнее три сына для тебя;
Да, дороги сыны для сердца государя:
Со всем согласен я, что сказано тобою,
Могу судить о том по чувствам к дочерям.
Коль зренья падишах лишить меня захочет,
Степь храбрецов моих иль трон йеменский взять,
В сравнении с детьми, все для меня ничтожно:
Ведь, мне их предстоит уж боле не видать.
Но если таково желание владыки,
То следует одно - веленье исполнять.
Три дочери мои, по приказанью шаха,
Из дома моего отправятся тогда,
Когда я у себя царевичей увижу,
Что блеск дают венцу и трону твоему.
Пусть в радости они ко мне приедут ныне
И душу мрачную мне светом озарят.
Когда увижу их, порадуюсь я сердцем,
Увижу я тогда их бодрый, крепкий дух.
А после им вручу, обычай соблюдая,
Три глаза светлые, блестящие мои.
Коль правды сердце их исполненным найду я,
Доверчиво тогда им руку протяну.
А если падишах их видеть пожелает,
Немедленно назад отправлю их к нему”.
Услышавши ответ, Джендиль красноречивый,
Как это принято, престол поцеловал
И из палат царя, хвалу ему воздавши,
К властителю земли отправился назад.
Вот прибыл он к царю и передал подробно
И речи все свои, и слышанный ответ.
А мира властелин, троих сынов призвавши,
Все потаенное извлек из тайника:
О замысле своем, о том, Джендиль как ездил,
Все дело начисто пред ними изложил.
“Йеменский государь, - так говорил он детям, -
Над многими глава, тенистый кипарис;
Три дочери при нем, жемчужины три цельных,
Нет сына у него, они его венец.
Когда б Серуш нашел такую же невесту,
Пред этими тремя поцеловал бы прах.
Для вас я у отца испрашивал их в жены
И речи с ним о том, какие нужно, вел.
Теперь вам следует самим к нему поехать
И действовать умно и в малом, и в большом.
Красноречивыми, но сдержанными будьте,
Склоняйте слух к тому, что скажет государь,
Со всею точностью ответ ему давайте,
Задаст о чем вопрос, обдумайте ответ.
Ведь ежели рожден ты сыном падишаха,
То следует тебе высокочестным быть,
Искусным на словах, души и веры чистой,
Вперед предвидеть все, что может наступить,
Язык свой украшать всегда одной лишь правдой,
Обогащать свой ум, богатства ж не искать.
Послушайте теперь, что сказывать вам буду;
Коль сделаете так, то радость будет вам.
Йеменский государь - глубокий прозорливец,
Во всем народе нет подобного ему;
Искусен на словах, душою чист и телом
И всяческих похвал достоин средь людей.
Сокровищ множество и войско он имеет
И знанья с мудростью и царственный венец.
Не следует, чтоб вас считал он простаками.
Муж многознающий, он чары пустит в ход.
На первый день, в честь вас, он пиршество устроит,
Почетные места на нем уступит вам;
Трех солнцелицых дев, как будто сад весною
Благоухающих, красавиц приведет
И на престол он свой, на царский, их посадит,
Трех солнцелицых дев, прямых, как кипарис.
И ростом и лицом все три - одна и та же:
От старшей младшую едва ли отличишь.
Но первою войдет из этих трех меньшая,
Последней - старшая, меж них еще одна.
И царь меньшую дочь посадит рядом с старшим
Из вас, дочь старшую - с царевичем меньшим,
А среднюю из них посадит в середине.
Заметьте! Зная то, избегнете беды.
Потом он спросит вас: "Из этих трех столь схожих
Кого считаете вы старше по годам?
Какая - средняя? Которая - меньшая?
Должны вы мне теперь их точно указать".
Скажите; "Впереди - из трех сестер - меньшая,
А старшая сидит не там, где должно ей,
Но средняя сестра, как следует, в средине".
Тогда ты победил, и кончена борьба”.
Три благородные и чистых нравов сына
Отцовские слова восприняли в сердца
И вышли от отца, исполненные знаний,
И, хитрости полны, всрнулися к себе.
Как мудрыми не быть и знающими детям,
Кого взрастил отец такой, как Феридун?
Царевичи пошли готовиться в дорогу,
 |
Персидский дворик. Рисунок из книги “Античная история искусств”. Париж, 1887
|
Мобедов-мудрецов с собою пригласив,
Со свитой двинулись, блестящей, словно небо,
Все славные бойцы, как солнце лица их.
Как только Серв узнал, что братья подъезжают,
Он войско нарядил красивым, как фазан,
Большой отряд послав царевичам на встречу
Из родственных вельмож и посторонних лиц.
А как в Йемен они, три витязя, въезжали,
Мужчины, женщины оттуда вышли все;
Все жемчуг и шафран пред ними рассыпали
И мускус и вино примешивали тут;
И мускус и вино текли по конским гривам,
Динары сыпались под ноги лошадям.
Дворец, как будто рай, тогда был изукрашен,
Сребром и золотом блестели кирпичи;
Разубран был он весь румийскою парчею,
И сколько было там, внутри него, богатств!
В палатах этих Серв гостям отвел жилище,
Когда же ночь прошла, внушил им быть смелей.
Затем йеменский царь к ним вывел из гарема
Трех дочерей своих, как Феридун сказал.
Как светлая луна, все три они по виду:
На этих девушек не смеешь бросить взор.
И сели три сестры точь-в-точь в таком порядке,
Как гордым сыновьям предрек то Феридун.
Троих царевичей спросил тогда властитель:
“Какая младшая среди трех этих звезд?
Какая средняя? Которая всех старше?
Вы мне должны теперь их точно указать”.
Они ответили, как их отец наставил,
И хитрости глаза замкнули быстро тем.
Йеменский государь остался в изумленьи
И с ним все храбрые, что в сборе были там;
И знаменитый шах сейчас при этом понял,
Что пользы нет ему примешивать обман,
И, им ответив: “Да, то совершенно верно”,
Меньшому - младшую, а старшему вручил
Дочь старшую свою. Как кончилось их дело,
Беседу меж собой продолжили они.
Затем царевичей оставили царевны,
Краснея от стыда за своего отца;
В смущеньи сладостном к себе они вернулись
И речи нежные шептали их уста.
Глава арабов Серв, Йемена повелитель,
Велел подать вина и потчевал гостей,
Певцов он пригласил, открыл уста к беседе
И пил и пировал до темноты ночной.
И три царевича, три зятя нареченных,
Все пили за него, за здравие царя.
Когда же от вина стал разум их мутиться
И был необходим покой и сон для них,
Постели царь велел им тотчас приготовить,
Где розовой воды был полный водоем,
И три царевича счастливые заснули
В саду под розами, что сыпались на них.
А царь волшебников, арабский повелитель,
Злой умысел тогда задумал про себя.
Из сада царского, из розового, вышел
И в действие пустил все средства колдовства.
Он стужу произвел и вместе бурный ветер,
Чтоб дни царевичей тут приняли конец.
И холод так сковал и горы, и равнины,
Что ворон уж не смел над ними пролетать.
Вскочили с мест своих от этой страшной стужи
Три сына властного над чарами царя.
Но силой Божией и мудростью, им данной,
И царским волшебством и мужеством своим
Всем чарам колдуна поставили преграду,
И не коснулась их нисколько стужа та.
Лишь из-за гребня гор главу подняло солнце,
На место поспешил глубоких знаний муж
К троим зятьям своим, царевичам прекрасным,
Их посинелыми уж думая найти,
Совсем замерзшими, и дело порешенным,
И мнил, что дочери останутся при нем;
Такими он желал царевичей увидеть.
Но солнца и луны не в нашей воле ход;
И вот, увидел он: на тронах новых царских,
Как месяц молодой, царевичи сидят;
И понял колдовство не достигает цели
И время не к чему на то употреблять.
Тогда Йеменский шах собрание устроил,
И люд знатные к нему стеклись все;
Он двери отворил своих сокровищ древних
И обнаружил все, что долго укрывал.
Трех солнцелицых дев, как райский сад прекрасных
(Подобных сосенок не саживал мобед),
Привел сюда в венцах, в уборе, беспечальных:
Одни лишь кудри их знавали муки боль;
Привел и их вручил царевичам, и стали
Три новые луны у витязей троих.
В досаде про себя подумал шах Йемена:
“Не Феридун был зла виновник для меня,
Я сам тому виной. О, если б не узнать мне,
Что родилася дочь от семени царей!
Коль нету дочерей, считай того счастливцем,
А кто имеет их, тускла его звезда”.
Потом сказал царь Серв, к мобедам обращаясь:
“Супругом для луны достоин быть лишь царь.
Да будет ведомо, что я три эти глаза,
Как принято у нас, царевичам вручил,
Чтоб их оберегать, как собственные очи,
И чтоб в сердцах своих, как душу, впечатлять”.
Он горестно вздохнул и на верблюдов рьяных
Навьючить приказал приданое невест;
И был тогда Йемен сокровищ блеском полон,
И друг за другом рос носилок длинный ряд
(Когда есть славные и добрых нравов дети,
Для сердца дороги, будь это дочь иль сын).
Носилки приказал царь на верблюдов рьяных
Как можно тщательный и лучше привязать,
Наметы подарил и царские припасы,
Простился с дочерьми и дело завершил.
И трое юношей с отважным, бодрым духом,
Стремившиеся в путь, отправились к отцу.
Известье получив, что скоро возвратятся
Царевичи-сыны, на путь их вышел шах.
Их мужество хотел подвергнуть испытанью
И от сомнений злых себя освободить.
И вот, явился к ним он в образе дракона:
Ты скажешь, от него не спасся бы и лев;
Он яростно ревел и пеной покрывался
И пламя извергал из зева своего.
Когда троих сынов поблизости увидел
И горы темные в окружности тех мест,
Он тучу пыли взбил извивами своими
И ревом яростным всю землю огласил.
На сына старшего сначала устремился,
На благородного носителя венца.
Но старший сын сказал: “Не вступит в бой с драконом
Предусмотрительный и умный человек”,
И тыл он обратил и убежал поспешно.
Направился отец на двух других сынов.
Как только средний брат чудовище увидел,
Набросил тетиву и лук свой натянул,
Сказав: “Коль в бой идти, не все ль равно сражаться,
Со львом ли яростным иль всадником-бойцом”.
Но тут подъехал к ним из братьев самый младший
И гневом закипел, дракона увидав:
“Пошел ты прочь от нас! - он крикнул - Убирайся!
Ты барс и на пути у львов не становись.
Коль до ушей твоих молва о Феридуне
Дошла, остерегись так с нами поступать.
Мы сыновья его и палицей владеем
И пылом боевым исполнены мы все.
Так с узкого пути посторонись, иначе
Надену на тебя губительный венец”.
Счастливый Феридун, то слыша и увидав,
Характер понял их и из виду исчез;
Ушел и как отец им выехал навстречу
Со всею пышностью, как подобало то:
С слонами ярыми, при громе барабанов,
И булаву держал с бычачьей головой,
А позади него все набольшие войска,
И в кулаке своем держал он целый мир.
Увидели отца царевичи и спешно,
Сойдя с коней своих, направились к нему;
Приблизились они и до земли склонились;
И стихли в этот миг литавры и слоны.
Отец, взяв за руки, их ласками осыпал
И по заслугам их высокий сан им дал.
Когда же славный шах в палаты возвратился,
Молиться втайне стал пред Вышним Судией:
За все Создателю вознес благодаренье,
Что принял от него и счастья, и невзгод.
Троих сынов своих потом к себе призвавши,
На трон блистательный с собою посадил
И так сказал он им: “Дракон, внушавший ужас,
Который мир грозил дыханьем опалить,
Был ваш родной отец; он вашу доблесть видеть
Хотел, узнал ее и в радости ушел.
Теперь дать имена хорошие вам надо,
Достойные людей, исполненных ума.
Ты - старший, имя Сельм тебе отныне будет,
И да исполнятся желания твои!
Искал спасения от пасти крокодила,
Где надобно бежать, не стал ты мешкать там,
А смельчака того, кто льва с слоном не трусит,
Безумцем называй, отнюдь не храбрецом.
Второго, кто свой пыл уж выказал сначала
И храбрость у кого стремительней огня,
Я Туром назову; он лев отважно-дерзкий,
Кого и ярый слон не сможет одолеть.
Такое мужество на всяком месте доблесть:
Не стоит трона царь, который сердцем слаб.
Меньшой-то человек разумный и отважный,
Умеет и спешить, и медлить может он;
Средину меж огнем он выбрал и землею,
Как людям мыслящим приличествует то.
Хоть юношески смел, он был благоразумен,
И должен славить мир его лишь одного.
И вот, ему Иредж приличествует имя;
Величие всегда да будет цель его!
Он, хладнокровие сначала обнаружив,
В минуту трудную отвагу показал.
Теперь я с радостью уста свои открою,
Чтоб аравитянкам с лицом, как у пери,
Дать имена”. Арзу назвал супругу Сельма,
Супругу Турову - Махе Азадэ Ху
И имя Сехи дал жене Иреджа славной,
Пред кем по красоте звезда Каноп-раба
Затем велел принесть и развернул он книгу
С изображением вращения светил
В сферических кругах, как звездочеты учат,
И славных сыновей созвездия смотрел.
Он Сельма гороскоп искал по ней сначала;
Юпитер это был в созвездии Стрельца,
А Тура гороскоп счастливого - над
Солнцем Господствующий Лев, отважных добрый знак.
Когда ж искал звезду счастливого Иреджа,
Нашел, что то был Рак, властитель над Луной;
И обнаружилось из этого созвездья,
Что предстоят ему тревоги и война.
Был опечален шах, когда увидел это,
И горестно вздохнул из глубины души:
Увидел сферу он враждебною Иреджу,
Несклонною к тому, чтоб милостивой быть.
Заботой удручен о сыне благородном,
В тревоге все он был пред кознями врагов.
Когда из тайника извлек он эту тайну,
Всю землю натрое потом он разделил:
Рум с Западом - одно, затем Туран с Китаем,
А третья часть - Иран с пустыней храбрецов.
Сначала обратил отец свой взор на Сельма
И Рум весь с Западом назначил для него
И приказал ему себе устроить войско
 |
Персидский город. Рисунок из книги “Античная история искусств”. Париж, 1887
|
И в страны Запада торжественно идти.
Туда приехав, Сельм на трон вступил на царский
И Запада царем он был провозглашен.
А Туру Феридун Туранскую дал землю,
Поставил во главе Китая и Туркмен;
И войско uiax-отец ему назначил также,
И с ним в дорогу Тур отправился затем.
Приехал и воссел на троне власти царской
И, опоясавшись, задело принялся.
И Тура жемчугом вельможи осыпали,
И весь Туранский мир признал сто царем.
Затем дошел черед до младшего, Иреджа,
И для него отец страну Иран избрал,
Страну Иран и с ней пустыню копьеносцев,
А также царский трон и главенства венец
Иреджу отдал он, достойным видя трона,
Тиару дал и меч, и перстень, и печать.
Вельможи мудрые, благих советов мужи,
Поздравили его царем Иранских стран.
Спокойно, радостно на трон воссели братья,
Из рода славного хранители границ.
Немало времени прошло таким порядком,
Меж тем как тайну рок в груди своей скрывал.
Премудрый Феридун состарился годами,
И сад весны его уж пылью был покрыт.
Таким-то образом на свете все проходит
И силы к старости становятся слабей.
И вот, как жизнь царя уж мраком одевалась,
Сынами славными дух смуты овладел,
И с сердцем Сельмовым случилась перемена,
Иными сделались и нрав его, и мысль.
В пучине жадности душа его погрязла
И план свой обсуждал с советниками он.
Не нравился ему раздел отцовский царства,
Что сыну младшему был отдан трон златой.
И Сельм озлобился, в морщинах стали щеки;
Решил гонца послать к китайскому царю
И передать ему, что на сердце лежало.
Верблюда в этот путь велел седлать скорей
И вестника на нем отправил к брату Туру:
“В довольство, в радости во веки пребывай!
Подумай, падишах Турана и Китая,
От лучшей участи отторгнутый душой:
Досталось худшее на долю нам от мира,
Достоинством ты мал, хоть ростом с кипарис.
Истории моей внимай душою чуткой!
Не слыхано такой и в старые года.
Нас трое сыновей, достойных трона, было,
Но счастием меньшой нас, старших, превзошел,
Хотя, как старшего и разумом зрелее,
Меня бы счастие должно запечатлеть.
А если б миновал меня венец с престолом,
То следуют они тебе лишь, падишах.
Ужели нам двоим лишь горевать осталось,
Что тяжкую нанес обиду нам отец,
Когда Иреджу он Иран со степью храбрых
Назначил и Йемен, а Рум и Запад мне,
Тебе же отделил Китай и степь Турана,
Чрез что меньшой из нас царем Ирана стал?
Держаться не хочу такого я раздела:
У твоего отца нет смысла в голове”.
Гонца отправил он, и тот помчался быстро.
И вот, приехал он к Туранскому царю
И верно передал слова, какие слышал,
И Тура голову безмозглую вскружил.
Когда отважный Тур весть тайную услышал,
Вдруг гневом закипел, как разъяренный лев:
“Владыке твоему, - ответил он посланцу, -
Скажи (слова мои запомни хорошо!):
"Что в годы юности отец так недостойно
Нас обманул двоих, о справедливый брат,
Тем самым дерево посажено им было,
Что кровь плодом несет и яд - его листва.
Так нужно было б нам, для уговора в деле,
Сойтися обоим теперь лицом к лицу,
Составить умный план и войско приготовить"”.
Гонца он снарядил, чтоб ехал к Сельму тот,
Вельможу одного, кто на язык был боек
И говорил красно, к властителю послал;
“Поведай от меня, - наказывал посланцу, -
"О проницательный и славный государь!
Где высшее в виду и где обман открылся,
Там мужу храброму не следует терпеть
И в случае таком отнюдь не должно медлить:
Не к времени покой, коль делать сборы в путь".
Когда такой ответ привез посланец Сельму
И с тайны был покров, ее скрывавший, снят,
Один из Рума брат, другой же из Китая
Отправились затем и, с медом яд смешав,
Друг с другом встретились и свиделись два брата
И речи повели и явно и тайком.
Избрали ловкого, речистого мобеда,
С хорошей памятью и острого ума,
Всех посторонних лиц на время удалили
И план старательно обдумали они.
Сначала старший брат сплетать принялся речи,
Весь стыд перед отцом отмывши с глаз своих,
Посланцу он сказал: “Свой путь свершай поспешно,
Чтоб не могли настичь тебя ни ветр, ни пыль,
Стремительно несись, как буря, к Феридуну,
Не мысля ни о чем, как только путь свершить.
Когда ж достигнешь ты чертогов Феридуна,
Сначала передай привет от сыновей,
Потом скажи ему: "Страх Божий подобает
Для обоих миров, и здесь и там, иметь.
Кто молод, у того надежда есть на старость,
Но черною опять не станет седина.
Коль медлить будешь ты на этом тесном месте,
Тем вечное жилье теснее для тебя.
Тебе святейший Бог мир этот предоставил
От солнца светлого до сумрачной земли,
А ты лишь жадностью во всем руководился,
Веленьям Божиим внимать не пожелал,
Несправедливости, обиды только делал
И, награждая нас, ты правды не искал.
Ты трех сынов имел, благоразумных, храбрых;
Вот, выросли они из отроческих лет;
Хотя ты ни в одном не видел преимуществ,
Чем пред другими он превозноситься мог,
Но на одних дохнул дыханием дракона,
Другого же меж тем вознес до облаков;
С венцом на голове, сидит с тобой на троне,
И с радостью на нем покоится твой взор.
По матери же мы и по отцу не ниже
Его, чтоб царский трон не стоили занять.
О правосудный царь, властитель над землею!
Пусть никогда твой суд не встретит похвалы!
Коль с головы спадет нестоющей Иреджа
Венец и от него избавлен будет мир,
Дай уголок ему какой-нибудь на свете,
Где б позабыт, как мы, бессильный он сидел;
Иначе всадников Турана и Китая
И Рума воинов, пылающих враждой,
Мы приведем с собой, булавоносцев войско,
Иреджа и Иран дыхания лишим".
Вот выслушал мобед суровое посланье,
И, прах поцеловав, в дорогу поспешил
И на седло вскочил с такою быстротою,
Как движется огонь, коль ветром он гоним.
Приблизился гонец к чертогам Феридуна,
Завидя издали возвышенный дворец;
Верхушкою своей он облаков касался
И от одной горы тянулся до другой.
Перед дверьми его толпа вельмож сидела,
Знатнейшие из них за завесой, внутри;
А сбоку на цепи стояли львы и тигры,
С другого - ряд слонов огромных боевых.
От множества вельмож, бойцов неустрашимых,
Распространялся гул, как будто львиный рев.
Подумал посланный, что не дворец то - небо,
И что войска пери стоят вокруг него.
А этим временем уж бдительные стражи
Спешили сообщить властителю земли,
Что чей-то посланный приехал к государю,
С достоинством большим и важный саном муж.
И Феридун велел, чтоб отняли завесу
И, спешивши, посла во внутрь дворца ввели.
Когда глаза его на шаха устремились,
Он видел, взоры всех, сердца все им полны.
Он станом кипарис, лицо его как солнце,
А кудри - камфора, как роза цвет лица,
Улыбка на губах, румянец на ланитах,
На царственных устах приветливая речь.
Увидевши царя, посланец ниц простерся
И прах облобызал, пред троном преклонясь.
Но Феридун велел послу с колен подняться
И сесть и место дал почетное ему.
Сперва спросил его о детях благородных,
Покойны ли душой, здоровы ли они,
Потом сказал ему: “Твой долгий путь степями,
По долам и горам, конечно, был тяжел?”
Посланец отвечал: “Высокий повелитель!
Да не увидят трон лишившимся тебя!
Вск те, о ком спросил, так, как желать лишь можешь,
Все в добром здравии, на честь тебе, живут.
Я - недостойный раб великого владыки
И не свободен я собой располагать;
И вот привез царю суровое посланье;
Пославший в гневе был, а я не виноват.
Готов я передать, коль государь дозволит,
Послание двоих безумцев молодых”.
И Феридун ему открыть уста позволил,
И передать слова с начала до конца.
Широко царь раскрыл свой слух к речам посланца
И вспыхнул гневом весь, когда прослушал их,
И так сказал ему: “Не нужно, муж разумный,
Чтоб в этом случае себя ты извинял.
Подобное и сам я ждал от них услышать
И подготовлен был к тому в душе своей.
Скажи же этим двум нечистым Ариманам,
Без смысла здравого, без мозга в голове:
"То счастье, что свой нрав вы ясно показали,
От вас такой привет и следовал вполне.
Изгнав из головы отцовские советы,
Не стали понимать и что такое ум.
Стыда в вас нет совсем, ни страха перед Богом,
И, верно, помыслов иных, чем этот, нет.
Я кудри черные, как смоль, имел когда-то,
Как кипарис был стан и, как луна, лицо;
А небо, мой хребет согнувшее дугою,
Не прекратило ход и в том же месте все.
С приятностью пока для вас проходит время,
Но не всегда оно останется таким.
Великим именем чистейшего Владыки
И солнцем блещущим и матерью-землей,
Престолом и венцом, денницей и лунрю
Клянусь, что зла на вас я в мыслях не держал.
Я мудрецов сбирал к себе на совещанье,
Мобедов и мужей, что знают ход светил,
И много времени прошло за этим делом,
Пока по правде мы раздел произвели.
Я к справедливости стремился в этом деле,
В нем кривды не было ни сверху, ни внизу;
Страх Божий в глубине моей души хранился,
И правду утвердить хотел я на земле.
Когда был поручен мне этот мир цветущий,
То я не допустил, чтоб люди разошлись,
И так себе сказал:"Престол прекрасный этот
Я трем очам своим счастливым передам".
Но ныне Ариман с пути моих советов
Вам сердце совратил и в тьму неправды вверг.
Так вот, смотрите же, одобрит ли Всевышний
И всемогущий Бог такой поступок ваш.
Я слово вам скажу, коль выслушать хотите:
Какой посеяли, такой пожнете плод.
Руководитель наш изрек такое слово,
Что кроме здешнего есть вечный дом для нас.
На трон нестоющий воссесть вам захотелось,
Зачем же дива брать в сообщники себе?
Боюсь я, что в когтях у этого дракона
От тела вашего отторгнется душа.
Пора настала мне из мира удалиться,
И не ко времени грозить и гнев питать.
Но вот, что говорит родитель престарелый.
Который трех сынов прекраснейших имел,
Что если сердце в нас от жадности свободно,
То все равно: что прах, что царская казна;
А кто за горсть земли продать способен брата,
О том нельзя сказать, что чистой он воды.
Видал уж многих мир, как вы, и впредь увидит,
Но не останется покорен никому.
Вы сами знаете, что может Вседержитель
Прощение вам дать в день страшного суда;
Ищите ж этого, в дорогу запасайтесь
И тягости пути старайтесь сократить".
Посланец, выслушав ответ от падишаха,
Склонился до земли и поспешил назад
И от лица царя в обратный путь помчался
Так быстро, словно он в союзе с ветром был.
Как только посланный отправился обратно,
Царь сел опять на трон, чтоб тайну сообщить;
Велел позвать к себе наследника Иреджа
И с ним беседу вел о всем, что, может быть:
“Войнолюбивые, - сказал, - мои два сына
Из западных земель направились на нас.
Уж от самих светил им выпало на долю
В одних дурных делах отраду находить;
К тому же две страны такие им достались,
Что дикость лишь одну способны породить.
Брат братом для тебя останется дотоле,
Покуда носишь ты венец на голове;
Когда ж лицо твое цветущее поблекло,
Не станет никого у ложа твоего.
Хотя бы ты мечу любовь противоставил,
Все ж голову твою измучают враждой.
И вот, теперь сыны, из двух окраин мира,
Свой тайный замысел открыли предо мной.
Коль мыслишь ты войну, к войне приготовляйся,
Открой сокровищ дверь и связывай вьюки.
За завтраком к кубку протягивай ты руку,
Иначе, выпьют, сын, тот кубок над тобой.
Не надо помощи искать тебе от мира:
Невинность, правота - союзники твои”.
Тут доблестный Иредж, поднявши взор на шаха,
Любвеобильного, счастливого отца,
Сказал ему в ответ: “Отец мой, повелитель!
Вниманье обрати на быстрый ход времен,
Которые, как ветр, проносятся над нами,
Но нужно ль мудрому печалиться о том?
Румянец на щеках от времени поблекнет
И потускнеет взор сияющей души.
В начале - много благ, а под конец - страданья,
За ними же - уход из тленного жилья.
Коль нам постель - земля, а изголовье - камень,
Зачем же дерево сегодня насаждать,
Которое всегда, как долго б ни держалось,
Корнями кровь сосет и мести плод дает?
Властителей меча и трона с перстнем многих,
Подобных нам, видал и впредь увидит мир;
Однако те цари, предшественники наши,
Не полагали месть обычаем своим.
И так как служит мне примером мой владыка,
То в злых делах я жизнь не стану проводить.
Не нужны мне венец, престол и диадема,
И к братьям я один, без войска поспешу
И так к ним обращусь: “Прославленные братья!
Вы драгоценны мне, как тело и душа.
Не злобьтесь на меня и гнева не питайте;
В ком вера в Бога есть, тем злоба не идет.
Зачем иметь на мир так много упований?
Смотрите, сколько зла Джемшиду сделал он;
А под конец Джемшид извержен был из мира,
Престола и венца и пояса лишен.
В конце концов и мне, и вам обоим, братья,
Придется испытать такую же судьбу”.
И к вере обращу я злобное их сердце:
Достойней этой месть могу л и совершить?”
Ему ответил шах: “Мой сын благоразумный!
Как братья ищут битв, так мирной жизни ты.
Одна пословица приходит мне па память:
Какое диво в том, что так светла луна?
Тебя достоин он, ответ твой благородный,
Ты сердцем предпочел любовь и дружбу к ним.
Но если голову дыханию дракону
Бесценную и жизнь разумный муж предаст,
Что ждет его тогда? Что, как не яд смертельный?
Затем что от Творца дракон им наделен.
Но если таково, мой сын, твое решенье,
Устрой свои дела и отправляйся в путь
И выбери себе служителей из войска,
Чтоб в путешествие тебя сопровождать.
А я пойду теперь писать с душевной болью
Письмо и отошлю с тобою к тем двоим.
Надеюсь вновь тебя живым, здоровым видеть:
Ведь только чрез тебя и жизнь моя светла”.
К владыке Запада и ко главе Китая
Мировластитель-шах посланье написал.
Сначала в нем воздал хвалу и славу Богу,
Который был и есть и будет в век веков:
“Сие послание, - так продолжал он дале, -
С советом благостным, к двум солнцам в высоте,
К двум полным твердости, воинственным владыкам,
К Китайскому царю и Запада главе,
От человека, свет видавшего немало,
Кому открыто то, что тайной было всем,
Кто взмахивал мечом и булавой тяжелой,
Кто славные венцы сиянием покрыл,
Кто может мрак ночной как ясный день представить,
Кто страх с надеждою хранит в своей казне,
Кем облегчение в страданьях подавалось,
Через кого весь блеск явился на земле.
Короны для себя, сокровищницы полной,
Престола и палат я боле не хочу;
Лишь для сынов своих хочу любви и мира
За долгие труды, подъятые отцом.
Брат, на которого вы сердцем распалились,
Хотя ни на кого он холодом не дохнул,
К вам поспешил теперь из-за обиды вашей
И с вами видеться желанием горит.
Он царством пренебрег и вас предпочитает,
Как благородному прилично поступать;
С престола он сошел и на седло садится
И опоясал тем к покорности свой стан.
А так как брат Иредж обоих вас моложе
И ласки и любви вполне достоин он,
Почтите вы его, радушно угостите,
Лелейте душу так, как тело холил я.
А после, как у вас дней несколько пробудет,
Отправьте с почестью ко мне его назад”.
К посланию печать цареву приложили,
И из палат отца Иредж пустился в путь,
С дружиной ехал он из юношей и старцев,
Как к путешествию бывает нужно то.
Когда он подъезжал к местам, где были братья
(Их черных замыслов он не подозревал),
То, по обычаю, они навстречу вышли
К нему и вывели все войско перед ним;
Увидели лицо любезное Иреджа,
И стали лица их еще мрачней тогда.
Два ненавистника с Иреджем добродушным,
Хоть с неохотою, вступили в разговор.
Два - с местью на душе, один - с спокойным сердцем
В палатку пышную направились втроем.
Все войско взорами следило за Иреджем:
Он так достоин был престола и венца!
И сердце воинов любовью волновалось;
В сердцах любовь к нему, в глазах - его лицо.
А после воины попарно расходились
И потихоньку всяк Иреджа прославлял:
“Ему достойно быть над нами падишахом,
Ему бы одному могущества венец”.
А Сельм, со стороны за войском наблюдая,
Был тяжко поражен поступками его.
Со злобою в душе вернулся он в палатку,
Кипело на сердце, и хмурилось чело.
Из ставки он велел всем посторонним выйти
И с братом Туром сел и с ним совет держал.
О всяческих делах в беседе рассуждали:
О царстве, о венце, о всех странах земли.
Среди беседы Сельм так молвил брату Туру:
“Что значит, что войска разбились по частям,
В то время как с пути обратно возвращались,
Не обратил ли ты внимание на них?
Ведь сколько по пути людей ни проходило.
Никто очей своих с Иреджа не сводил.
Да, войско двух царей одно до встречи было,
А после встречи той уж сделалось другим.
И мрачно у меня в душе из-за Иреджа,
И думы, думы все теснятся в голове.
Войска двух наших стран, как я заметил это,
Хотят теперь царем Иреджа одного.
И вот, коль из земли корней его не вырвешь,
Сам с трона своего к ногам его падешь”.
Покончив разговор, они поднялись с места
И думали всю ночь, как замысел свершить.
Когда отдернулась завеса перед солнцем
И поднялась заря и сон разогнала,
Безумцам обоим на сердце загорелось,
Чтоб поскорее смыть весь стыд с своих очей.
С великой пышностью поехали два шаха,
К палатке братниной направились они.
Иредж, их из шатра увидев на дороге,
Навстречу выбежал, любовью в сердце полн;
И братья вместе с ним вошли в его палатку
И разговор большой о том, о сем пошел.
Иреджу Тур сказал: “Ты нас двоих моложе,
Зачем же возложил могущества венец?
Тебе страна Иран и трон царей великих,
А мне у турок быть, стянувши пояс свой?
Старейший брат наш Сельм на Западе тоскует
А ты в венце сидишь над грудами богатств.
Так произвел раздел отец-мировластитель:
На сына младшего он только и смотрел”.
Иредж, такую речь услышавши от Тура,
С святою кротостью на это возразил
И так ему сказал: “О царь славолюбивый!
Довольным хочешь быть - спокойствия ищи.
Ни царского венца не надо мне, ни трона,
Ни пышных титулов, ни всех иранских войск,
Не нужны ни Иран, ни Запад, ни Китай мне,
Ни степень царская, ни весь простор земли.
Коль власти результат одни лишь огорченья,
То слезы надо лить над властию такой.
Хотя бы оседлал ты свод небес высокий,
А все ж в конце концов кирпич твоя постель.
Хоть мне принадлежал доселе трон Ирана,
Но я уж сыт теперь престолом и венцом
И вам передаю свой перстень и корону,
Лишь ненависть ко мне оставьте вы свою.
Бороться, воевать я с вами не намерен
И сердце оскорблять не стану никому.
Я власти не хочу, коль это вам обидно,
Хотя б вдали от вас остаться мне пришлось.
Смирение - одно, что мною руководит,
И к ближнему любовь - единый мой закон”.
Прослушал до конца всю эту речь Иреджа,
Но в братнины слова не вдумывался Тур:
По нраву не пришлись ему Иреджа речи
И мир в его глазах достоинств не имел.
С сиденья своего он в гневе приподнялся
И начал говорить и вскакивал не раз.
Вдруг схватывает он сиденье золотое
И, с места своего стремительно сбежав,
Удар по голове наносит венценосцу.
За жизнь свою Иредж взмолился тут к нему:
“Ужель, - воскликнул он, - ты Бога не боишься?
Не жаль тебе отца? Таков ли замысл твой?
Не убивай меня, иначе напоследок
Судьбою взыщется с тебя за кровь мою.
О, не включай себя в число убийц! Отныне
И признаков моих ты даже не найдешь,
Коль нравится тебе и ты доволен этим,
Что можешь жизнь давать и отнимать ее.
Не трогай муравья, несущего крупинку:
Есть жизнь и у него, а жизнь ведь так сладка!
Я дальний уголок найду себе на свете
И буду добывать насущный хлеб трудом;
Зачем же пояс свой стянул на кровь ты брата,
И старому отцу ты хочешь сердце сжечь?
Ты мир себе искал - нашел, не лей же крови
И не вступай в борьбу с Властителем миров”.
Все это слышал Тур, но словом не ответил:
Кипел на сердце гнев, мутилось в голове.
Кинжал из сапога он выхватил и брата
Кровавою чадрой покрыл всего до ног:
Как яд губительной, сверкающею сталью
Он царственную грудь Иреджа растерзал,
 |
Молодой перс. Рисунок из книги А. Парментъе “Исторический альбом”. Париж, 1909
|
И подломился стан могучий падишаха,
И на землю упал высокий кипарис;
По нежному лицу струею кровь лилася,
И умер славный вождь, властитель молодой.
Венчанную главу отрезал Тур от тела
Слоноподобного, и был всему конец...
О мир! Ты на груди взлелеял сам Иреджа,
А после не хотел и жизни уберечь.
Не ведаю, к кому ты втайне благосклонен,
А что являешь ты, достойно только слез.
И ты, о человек, безумьем помраченный,
В ком мучится душа желаньем благ земных,
Подобно двум царям объятый жаждой мести,
Примером научись злодеев этих двух.
Наполнил мускусом и амброй череп брата
И к старому царю Тур голову послал
И так велел сказать: “Вот голова любимца,
Который получил наследственный венец.
Отдай ему теперь венец и трон, коль хочешь!
Погибло дерево тенистое царей”.
Потом разъехались два гнусные злодея:
Один к себе в Китай, другой уехал в Рум.
А Феридун, меж тем, не сводит глаз с дороги,
И войско и венец тоскуют по царе.
Когда ж ему пора вернуться наступила.
Как мог узнать отец о случае таком?
Уж бирюзовый трон он сыну приготовил,
Корону для него каменьями убрал
И сборы делали идти ему навстречу:
Вина и музыку, певцов хотели взять,
Литавры привезли, слона вели для шаха,
И торжества ему готовила страна.
Так были заняты царь Феридун и войско,
Как затемнялся вдруг столб пыли на пути,
И в пыльном облаке верблюд затем стал виден;
Гонец на нем сидел, печалью удручен,
И громко он кричал, печальный этот вестник.
Он ларчик золотой держал в своих руках;
А в золотом ларце, обернутая шелком,
Была заключена Иреджа голова.
С стенаньем, вздохами и с бледными щеками
Приблизился к царю тот добрый человек.
Но смутными слова посланца показались,
С златого ларчика спешили крышку снять,
А шелковую ткань как вынули оттуда,
В ней оказалася Иреджа голова.
И Феридун без чувств упал с коня на землю,
И рвали воины одежды на себе;
Померкли взоры их, и лица потемнели:
Надеялись они иное увидать.
И вот, когда их царь вернулся так с дороги,
Назад со встречи той пошли теперь войска,
Знамена разорвав; вверх дном их барабаны,
И темны, как эбен, ланиты у вельмож.
Литавры и слонов покрыли черной тканью
И темным индиго посыпали коней.
Пешком назад и вождь, и войско возвращались;
Землею головы посыпав, шли они:
Герои в горести стенанья испускали
И тело рвали с рук от скорби по царе.
Не верь любви к тебе судьбы непостоянной:
Не свойственно прямым кривому луку быть.
Судьба круговорот над нами совершает:
Чуть обратит лицо, и снова отвернет.
Ты мнишь, судьба твой враг - она лицо покажет,
Ты другом звал ее - не видишь в ней любви.
Я дам тебе совет хороший и полезный:
Отмой с своей души любовь к мирским делам.
С стенаньем громким шах, с разбитым сердцем войско,
Направились тогда в Иреджев пышный сад;
В те дни, когда царей торжествовали праздник,
По большей части в нем устраивал он пир.
Младую голову сыновнюю в объятьях
Сжимая, Феридун, шатаясь, шел туда;
Вошел и на престол на царский бросил взоры:
Казался мрачен трон без юного царя;
На царский водоем взглянул, на кипарисы,
На роз кустарники, на ивы и айвы,
И черною землей он на престол посыпал,
А стоны воинов к Сатурну поднялись.
И волосы рвал царь, стенанья испуская,
Изранил все лицо и слезы проливал.
Кровавым поясом себя он опоясал
И запалил дворец, сыновнее жилье,
И вырвал роз кусты, и сжег все кипарисы:
Ко всякой радости закрыл теперь глаза.
Иреджа голову держа в своих объятьях,
Ко Всемогущему лицо он обратил
И так к Нему воззвал: “О Судия правдивый!
На умерщвленного безвинно Ты воззри!
Вот голова его, отсечена кинжалом,
Одна передо мной, а тело съели львы.
О Боже! Жги огнем сердца злодеев этих,
Чтоб видели они лишь бедственные дни!
Их внутренность пронзи клеймом таких мучений,
Чтоб даже дикий зверь к ним жалость возымел!
А я молю Тебя, о Судия всемощный,
Чтоб столько было мне дано еще прожить,
Дабы я видеть мог от семени Иреджа
Героя, что на месть свой опояшет стан
И голову снесет обоим тем злодеям,
Как и они ее невинному снесли.
Когда увижу то, тогда готов я буду
Сойти туда, где стан измерит мне земля”.
Так плакал Феридун и горькие лил слезы
До тех пор, что трава по грудь уж доросла
(Земля была постель, а пыль - его подушка)
И светлый прежде взор покрылся темнотой.
Замкнув врата дворца, уста свои открывши,
С рыданьем он твердил: “О юноша-герой!
Нет, так не умирал никто из венценосцев,
Как умер ты теперь, о славный витязь мой.
Ты Ариманом был бесчестно обезглавлен
И стали пасти львов гробницею твоей”.
Его стенанье, вопль, рыдания и слезы
Лишили и зверей спокойствия и сна.
Мужчины, женщины со всех пределов царства
Стекались по местам в огромные толпы;
Глаза у всех в слезах, а сердце полно крови,
Сидели в горести, в печаль погружены.
И сколько времени они так проводили!
Для всех казалась жизнь со смертью наравне.
А время между тем своей чредой катилось.
Однажды посетил гарем Иреджев шах.
Прошелся Феридун по всем покоям женщин
И лунолицых всех в то время обошел.
Меж ними встретил он прекрасную рабыню;
По имени она звалась Магаферид.
Иредж ее любил, и тут-то оказалось,
Что от него она беременна была:
Периподобная дитя скрывала в лоне,
И рад был этому державный Феридун.
Красавица его исполнила надеждой,
И он лелеял мысль за сына отомстить.
Когда же ей пора настала разрешиться,
То дочь произвела на свет Магаферид;
Надежда близкая отсрочилась для шаха.
Он в радости дитя и в неге воспитал,
Ухаживали все заботливо за нею,
И поднялась она, нежна и высока.
Про эту девушку, с щеками, как тюльпаны,
Сказал бы ты: Иредж от головы до ног.
Вот выросла она и сделалась невестой,
Лицом была, как перл, а волосы, как смоль.
Тогда супругом дед назначил ей Пешенга
И выдал за него. А время шло и шло.
Пешенг, который был сын брата Феридуна,
Происхожденьем был из царственной семьи,
Могучий богатырь от семени Джемшида,
Достойный властвовать на троне и в венце.
Так выдал внучку царь за этого героя;
А время между тем все шло своей чредой.
Как девять месяцев лазурный свод вращался,
Смотри, к чему привел, к какому чуду он.
Рожден был сын тогда луною благородной,
И как достоин был он трона и венца!
Как только вышел он из матернего лона,
Немедленно к царю младенца понесли,
И кто принес его, сказал: “О венценосец!
Порадуйся душой! Взгляни: вот сам Иредж”.
И усмехнулися уста владыки мира;
Казалось, подлинно Иредж родился вновь.
Держа в своих руках прекрасного младенца,
Ко Всемогущему с мольбою он воззвал:
“О, если б зрение опять ко мне вернулось
И Бог мне даровал младенца увидать!”
И вот, о чем Творцу он так молился много,
То дал ему Господь и зренье возвратил.
Как только Феридун вновь светлый мир увидел,
Новорожденного спешил он оглядеть.
“Сей день, - воскликнул он, - благословен да будет!
И пусть врагов моих терзаются сердца!”
Велел вина подать и драгоценный кубок
И светлолицему дал имя Менучехр,
И так проговорил: “Достойный отпрыск вышел
От чистой матери и чистого отца”.
Дитя он так растил, что дуновенью ветра
Над внуком пронестись совсем не дозволял,
И никогда земли ногой не попирала
Рабыня, что дитя носила на руках.
Посыпан под ноги был мускус благовонный,
Над головой же зонт держали парчовой.
Так год за годом шли, и ни однажды
Не испытал он зла от действия светил,
Во всяких знаниях, царю необходимых,
Владыкой славным был наставлен Менучехр,
Когда глаза к царю и бодрый дух вернулись,
Стал славою о нем опять наполнен мир.
Престолом золотым и булавой тяжелой
Дед внука одарил, венец дал с бирюзой,
Ключи своей казны с каменьями и златом:
И ожерелье дал, и пояс, и тюрбан;
Из золотой парчи цветов разнообразных
Намет с палатками из шкуры тигров дал,
Арабских скакунов с уздою золоченой
И в ножнах золотых индийские мечи;
Дал шлемы, панцири, румийские кольчуги,
Такие, что легко их можно расстегнуть,
Чаджийские луки и ивовые стрелы,
Китайские щиты и копья для войны.
Так скопленные им великие богатства,
Которые собрал ценой больших трудов,
Достойным Он считал отдать все Менучехру:
Любви к нему полно все сердце было в нем.
Потом он повелел, чтоб все к нему явились,
Вожди-богатыри из храбрых войск его
И люди знатные из всех пределов царства,
И все они пришли, с желаньем мстить в сердцах,
И, с царским титулом поздравив Менучехра,
Смарагдами его осыпали венец.
В великий этот день и в этот новый праздник
И волк с овцой везде одной дорогой шли.
Там были: сын Каве, Карен военачальник,
И страшный лев Шируй, могучий рати вождь,
И гордый был Гершасп, мечом разящий быстро,
И Неримана сын, борец народа, Сам;
Кобад и с ним Кешвад в тюрбане златотканном,
И много знатных лиц, защитников земли.
Покончил Менучехр с воинскими делами
И поднялся главой высоко средь людей.
Меж тем известие дошло до Сельма с Туром
О том, что вновь блестит престол царя царей,
И ужас овладел сердцами двух злодеев,
Что клонится уже к закату их звезда.
И вот сидят они в тяжелом размышленьи,
И мрачен кажется тиранам свет дневной.
Внезапно мысль у них счастливая явилась,
Что в этом надобно спасение искать:
А именно, посла отправить к Феридуну
Для оправдания - другого средства нет.
Тогда нашли они среди народа мужа
Чистосердечного, искусного в речах,
И мужу этому, что был умен и скромен,
Горячую мольбу велели передать.
Сокровищ Запада они раскрыли двери
(Казалось страшно им паденье с высоты)
И золотой венец в казне старинной взяли,
На всех своих слонов навьючили дары
И амброй с мускусом телеги нагрузили,
Червонцами, парчой, шелками и бобром,
И пестрым поездом с могучими слонами
От Запада в Иран направили свой путь.
Кто при дворе царей на службе находился,
Все также от себя дары прислали им.
Когда довольно им сокровищ показалось,
Посланец к ним пришел, совсем готовый в путь.
Наказ они ему свой дали к Феридуну:
Прославили сперва Властителя миров;
“Герой Аферидун да будет жив вовеки!
Кому Господь вручил могущество царя;
И головою свеж и телом здрав да будет!
Величием души превысит свод небес!
Пред трон царя царей в высокие палаты
Посланье я принес от двух его рабов.
Узнай, о государь, что эти два злодея,
С слезами на глазах за стыд перед отцом,
В раскаяньи своем, с клеймом греха на сердце,
Стремятся ныне путь к прощению найти,
Затем что ранее им не было надежды,
Чтоб слушать захотел их речи кто-нибудь.
Они сказали так: "О государь премудрый!
Кто злое совершил, возмездье понесет,
Пребудет в горести и полон муки в сердце,
Как пребываем мы, о благородный шах.
Уж так нам на роду написано судьбою,
В согласии с судьбой поступок вышел наш.
Ни лев, палящий мир, ни сам дракон бесстрашный,
Ведь от сетей судьбы спасенья не найдут.
Притом нечистый див внушеньями своими
Пред Миродержцем страх изводит из сердец;
Он так нас обошел внушеньями своими,
Что двух разумных мозг его жилищем стал.
На венценосца мы надежду возлагаем,
Что нам дарует он прощенье, может быть,
И как ни велико злодейство наше было,
Безумью нашему его припишет царь.
Судьбы круговорот - другое оправданье:
Порой защиту даст, порою ввергнет в зло.
А третье то, что див гонцом по свету рыщет,
Всегда наготове повсюду сеять зло.
Когда от мести нам откажется владыка,
Мы светлой верою исполнимся тогда.
Пусть ныне падишах пришлет к нам Менучехра,
С большою ратыо к нам, просителям своим,
Затем чтоб перед ним рабами мы стояли
Вовеки. Таково намеренье у нас:
Быть может, дерево, что выросло из мести,
Слезами глаз своих мы сможем поливать;
Спешим ему отдать и слезы и заботы,
Когда же зацветет, венец с казной дадим.”
Поехал посланный, принявши к сердцу речи,
Но дело как пойдет, как кончится, не знал.
С слонами и с казной и всяческим богатством
Подъехал с пышностью он к царскому дворцу.
Как только весть о том дошла до Феридуна,
Он тотчас приказал, чтоб изукрашен был
Престол царя царей румийскою парчою,
И царский для него венец чтоб был готов.
И он тогда воссел на трон свой бирюзовый,
Как стройный кипарис, увенчанный луной,
В короне и в серьгах, на шее ожерелье,
Как подобает по обычаю царей,
Счастливый Менучехр сел рядом с падишахом,
На голову свою корону возложив.
По обе стороны ряды вельмож тянулись,
Залитых золотом от головы до ног,
Все в поясах златых, с златыми булавами;
И в блеске солнечном казалась вся земля.
А сбоку на цепях сидели львы и тигры,
С другого - ряд слонов огромных боевых.
Вот вышел из дворца герой Шапур могучий
И Сельмову послу велел идти за ним.
Палаты царские увидевши, посланец
Пешком, с поспешностью во внутрь двора пошел.
И вот приблизился он к шаху Феридуну,
Увидел трон его высокий и венец
И низко голову склонил пред падишахом,
Челом своим пред ним коснулся до земли.
И благородный шах, властитель мощный мира,
На кресле золотом велел ему присесть.
Посланец начал речь хвалами падишаху:
“О ты, что красишь трон, венец и перстень свой!
Земля, как роз цветник, с твоим престолом стала,
А время так светло от счастья твоего.
Мы праха ног твоих смиренные рабы все
И ради лишь тебя на свете все живем”.
Привету падишах внимал с лицом открытым,
И рассыпал пред ним слова любви посол,
Открыл свои уста муж многоумный этот,
И слух свой обратил к нему державный шах.
Посланье двух убийц передавать тот начал,
Но истину при том старательно скрывал:
Что молят их простить за их деянье злое,
Что Менучехра им хотелось бы к себе,
Что как рабы пред ним стоять они готовы
И свой венец ему с престолом отдадут,
И что за кровь отца ему заплатят выкуп
Червонцами, парчой, каменьями, казной.
Посланец говорил, а вождь державный слушал;
К завязке этой ключ в его ответе был.
Когда услышал шах, властитель мощный мира,
Посланье двух своих коварных сыновей,
То мужу славному в таких словах ответил:
“Ты солнце можешь ли от наших взоров скрыть?
А тайна, что в сердцах двух этих нечестивцев,
Яснее солнца нам открылася теперь.
Я выслушал все то, что сказано тобою,
Смотри, найдешь ли ты достаточным ответ.
Скажи ты этим двум бесстыдным нечестивым,
С печатью низости злодеям этим двум:
Не стоят ничего пустые эти речи.
На этот счет я им скажу немного слов.
"Коль к Менучехру в вас любовь вдруг появилась,
Иреджа славного где тело скрыли вы?
Животных диких пасть была его могилой,
А голову его замкнули в тесный гроб.
А вот теперь они, покончивши с Иреджем,
Уж Менучехра кровь готовятся пролить.
Нет, явится он к вам не иначе, как с войском,
На голову себе надевши шлем стальной,
Со знаменем Каве и с палицей тяжелой
И землю дочерна копытами коней
Он взроет. С ним вожди: Карен, что боя жаждет,
Нестуга сын Шапур, опора рати всей;
И рядом станут с ним еще Шидуш отважный
И победитель львов Шируй, их проводник,
И Телиман герой, и Серв, глава Йемена,
Пред войском все пойдут советники его.
И дерева того, что выросло из мести,
И листья и плоды омоем кровью мы.
Мы не искали мстить доселе за Иреджа:
Не знали верно мы, поможет ли судьба;
И руку простереть на бой с детьми своими
Мне было б, как отцу, совсем нехорошо.
Но ныне поднялся могущественный отпрыск
От дерева того, что вырвано врагом,
И скоро он придет, как лев рассвирепелый,
К отмщенью за отца свой опоясав стан.
С ним славные вожди его могучей рати:
Сын Неримана Сам и Джема сын Гершасп;
С ним рать, от гор до гор пространство занимая;
И будут попирать ногами целый мир.
Еще мне говорят, что шаху подобает
Отмыть от сердца месть и отпустить им грех;
“Над нами, - говорят, - так сфера повернулась,
Был разум затемнен, любовь помрачена”.
Я слышал эти все пустые оправданья;
Но что сказал герой, терпенье истощив?
“Тому, кто семена посеял преступленья,
Ни дней счастливых здесь, ни рая не видать”.
Коль вам пречистый Бог дарует отпущенье,
Так почему для вас кровь братнина страшна?
Но всякий, у кого в душе есть разуменье,
Тот грех свой сознает, чтоб искупить его.
У вас же нет стыда пред светлым Миродержцем;
Так кроток ваш язык, а сердцем так черны!
Воздаст вам Судия, единый наш Владыка,
Возмездие за зло в сем мире и в другом.
И наконец, нам шлют престол слоновой кости
На мощных тех слонах и с бирюзой венец.
Ужели за мешки каменьев разноцветных
От мести откажусь, Иреджа смою кровь?
Продам ли голову венчанную за злато?
Скорей погибнут трон, венец и власть мои!
За голову того взять цену, кто бесценен,
Гнусней драконова отродья надо быть;
Сказал бы кто, что жизнь столь дорогого сына
Отец, под старость лет, на цену положил.
Да и в сокровищах нужды мы не имеем.
Но, впрочем, для чего так долго говорить?
Покуда жив отец, хоть с старой головою,
Не снимет пояса, о мщеньи бросив мысль".
Я слышал весть твою, и вот ответ на это:
Запомни хорошо и поспешай назад”.
Такие грозные от шаха слыша речи
И видя, что и вождь сидит тут, Менучехр,
Посланец побледнел и с трепетом поднялся,
И ногу на седло он тотчас же занес.
Что быть должно потом, душой своею ясной
Все видел молодой, высоких качеств муж:
Что поворот судьбы как Сельму, так и Туру,
Невдолге налицо морщины наведет.
Посланец поспешал, стремясь подобно ветру,
Ответ держа в уме, с заботами в душе.
Виднелись перед ним уж Западные страны,
И вот заметил он раскинутый шатер
В равнине, и к нему направился посланец.
Властитель Запада в шатре том пребывал.
Устроен был шатер из шелковых материй;
Раскинутый намет все место занимал.
Там сидя, два царя совет держали тайный
И спрашивали все: “Не прибыл ли посол?”
И тотчас же вошел дворцовых дел правитель,
Перед лицо царей посланца их ведя.
Они велели дать и для него сиденье
И стали спрашивать о шахе молодом;
Желали получить известие о многом:
О троне и венце владыки всех царей
И о самом царе, о войске Феридуна
И витязях его и об его стране;
О положении кругов небесной сферы,
Благоприятен ли их Менучехру ход;
Какая знать при нем и кто дестуром служит,
Как велика казна и кто хранит ее.
Посланец отвечал: “Кто царский двор увидит,
Не станет тот смотреть на светлую весну:
То - райская весна, цветущая красою,
Из амбры там земля, из золота кирпич.
Высокий свод небес - чертогов царских крыша,
И рай возвышенный - смеющийся их вид;
Нет ни одной горы чертогов этих выше,
Ни сада не найдешь обширней их двора.
Когда я подъезжал к высоким тем палатам,
Вершина их вела с звездами разговор.
По обе стороны слоны и львы стояли,
И трону целый свет подножием служил.
На спинах у слонов сиденья золотые,
Ошейники на львах из камней дорогих;
И барабанщики стояли пред слонами,
И звуки трубные неслись со всех сторон.
Казалось, что весь двор колеблется от звуков
И что сама земля шлет звуки к небесам.
И вот направился я к славному владыке
И трон из бирюзы высокий увидал.
На троне восседал сам царь, луне подобный,
С венцом из яхонтов блестящих на челе.
Как роза он лицом, как камфора цвет кудрей,
Душа в нем высока, язык красноречив,
Пред ним в сердцах людей и страх и упованье:
Сказал бы ты, Джемшид среди нас ожил вновь.
А справа от царя, как кипарис высокий
И с Тахмурасом схож, что дивов обуздал,
Сидел внук Менучехр; тебе бы показалось,
Что сердце и душа для падишаха он.
Там был кузнец Каве, высоких свойств исполнен,
И перед ним стоял в боях отважный сын,
Которого зовут Карен победоносный;
То - деятельный вождь и сокрушитель войск.
Был царь Йемена Серв, дестур у падишаха,
И славный был Гершасп, сокровищ царских страж.
Бесчисленны врата казнохранилищ царских,
 |
Арабы. Рисунок из книги А. Парментъе “Исторический альбом”. Париж, 1909
|
Богатств таких никто на свете не видал.
Стояло вкруг дворца двумя рядами войско,
Все в шлемах золотых, с златою булавой.
А во главе его - герои-полководцы:
Кавеев сын Карен, в войне искусный муж,
Воинственный Шируй, льву хищному подобный,
И богатырь Шапур, могучий, смелый слон.
Как на спины слонов привяжут барабаны,
То воздух станет черн от пыли, как эбен;
Долиною гора, горой долина станет,
Коль это множество придет на нас войной.
У всех на сердце месть, нахмурены их брови,
И лишь одно у них желание войны”.
Так передал царям посланец все, что видел,
И Феридуновы слова пересказал.
И сжалися тоской сердца двоих злодеев,
И темной синевой покрылись лица их.
Сидели, думали и так и сяк судили,
Но изо всех речей не вышло ничего.
И Тур сказал тогда властительному Сельму:
“Придется нам забыть веселье и покой.
Не надо ждать того, чтоб заострились зубы
У львенка этого, чтоб он отважен стал.
Как доблестным не быть царевичу такому,
Кому наставником был сам Аферидун?
Как скоро с дедом внук в намереньях согласны,
Отныне будут нам все беды угрожать.
Так станем же теперь к войне приготовляться;
И следует спешить, откладывать нельзя”.
И всадников своих повсюду разослали,
Китай и Запад им доставили войска.
По всем их областям распространились слухи,
И множество людей отвсюду к ним стеклось.
Хоть счету не было войскам обоих братьев,
А все же их звезда уж меркнуть начала.
Направились в Иран два войска из Турана,
Под бронями себя и шлемами укрыв,
С слонами ярыми, с военным всем снарядом.
Горели злобою сердца двоих убийц.
Когда известие дошло до Феридуна,
Что вражеская рать Джихун уж перешла,
Он тотчас повелел, чтоб Менучехр царевич,
Границу перейдя, вел в степь свои войска.
Видавший много царь сказал такую притчу:
“Коль будет юноша достоинством высок,
Нежданно попадет ему козуля в сети,
Хоть сзади леопард, а ловчий впереди.
Коль терпелив, умен, искусен, осторожен,
Он льва свирепого в свою поймает сеть.
Но где бы человек, злодейство совершивший,
В исходе дня себе спасенья ни искал,
Я б и туда за ним спешил для наказанья,
Чтоб занести над ним пылающий клинок”.
Ответил Менучехр: “О, государь высокий!
Кто на тебя пойдет с намерением злым?
Лишь тот, кому судьба погибель замышляет,
Кто беззащитен стал и телом и душой.
Румийской бронею я стан свой опояшу
И не сниму с себя, узла не развяжу.
Свершая месть свою, врагов с полей сраженья
До солнца самого развею прахом я.
Средь них я никого за мужа не считаю:
Осмелятся ль они вступить со мною в бой?”.
Затем он приказал Карену войнолюбцу
Границу перейти и в степи путь держать,
И сам вне города шатер раскинул царский
И знамя царское в равнине развернул.
По долам и горам бурлило словно море,
Когда за полком полк тут двигались войска.
От пыли поднятой так светлый день затмился,
Что солнце самое казалося темно;
И шум и крик такой от войска поднимались,
Что, с острым слухом кто, и тот был как глухой.
В равнине слышалось коней арабских ржанье,
Покрывшее собой литавров громкий звук.
От стана витязей тянулись на две мили
Рядами с двух сторон огромные слоны;
И шестьдесят из них сиденья золотые,
В каменьях дорогих, имели на спине;
А на трехстах слонах навьючены припасы,
А триста остальных на бой снаряжены:
И были эти все под бронями укрыты;
Виднелись из-под лат одни глаза у них.
Палатку царскую затем убрали с места
И рать из Теммише направилася в степь.
Начальствовал над ней Карен, пылавший местью,
И было всадников всех триста тысяч в ней,
Все именитые, все бронями покрыты,
Всяк с тяжкой булавой; пошли они в поход,
Отваги полные, подобны львам свирепым
И за Иреджа все готовые отметить;
За знаменем Каве вослед они стремились,
Булатные мечи сжимая в кулаке.
Царевич Менучехр с Кареном слоновидным,
Через Нарвенский лес вступив в простор степей,
Тут смотр произвели, объехали все войско
И привели его в порядок боевой.
Он левое крыло Гершаспу предоставил,
А правое вели Кобад и Сам герой.
В ряды построилось все войско на равнине
И в центре войска был сам Менучехр и Серв.
Он как луна сиял среди огромной рати
Иль солнцем ярким был, что светит над горой.
Карен был главный вождь, а Сам был первый витязь.
Уж воины мечи из ножен извлекли,
И поскакал Кобад разведчиком пред войском,
Казалось, эта рать разубрана невестой,
С бойцами, словно львы, при грохоте литавр.
АТелиманов сын в засаду стал, храбрец.
А Тур и Сельм, меж тем, известье получили,
Что изготовились иранцы с ними в бой,
Что, выйдя из лесу, построились в равнине
И пеной кровь сердец покрыла губы их.
Убийцы тотчас же с своим огромным войском,
Пылая злобою, направились вперед
И войско привели на поле битвы, море
И области Алан оставив позади.
Внезапно тут Кобад разведчик появился;
Завидевши его, как ветер мчится Тур
И говорит ему: “Отправься к Менучехру
И так скажи ему: царевич без отца!
Ведь только дочь одна родилась от Иреджа,
Тебе ль принадлежат венец и трон с кольцом?”
“Добро, - ответил тот, - я передам известье,
Как сказано тобой, и имя, что ты дал.
Но ежели бы ты обдумал это лучше
И с сердцем бы твой ум в совете тайном был,
Ты понял бы тогда, что дело не по силам,
И побоялся бы так грубо говорить.
Дивиться нечему, когда бы сами звери
Над вашей участью рыдали день и ночь:
Ведь от лесов Нарвен до самого Китая
Все полно всадников, пылающих враждой.
Когда Кавеев стяг появится пред вами
И заблестят вокруг булатные мечи,
Охватит ужас вас, пронзит ваш мозг и сердце
И вам не отличить долин от гор тогда”.
Услышав эту речь счастливого Кобада,
Смутился храбрый Тур и молча ускакал.
Кобад пересказал, вернувшись к Менучехру,
Что передать велел войнолюбивый Тур.
А Менучехр в ответ заметил, усмехаясь:
“Так может говорить лишь глупый человек.
Владыке двух миров хвала и прославленье!
Пред Ним открыто все, все тайны знает Он;
Он знает, что Иредж доводится мне дедом,
И в том свидетелем счастливый Феридун.
Теперь, когда вступить готовимся мы в битву,
Объявятся и род, и качества мои.
Клянусь могуществом Творца луны и солнца,
Что Туру докажу я мощь своей руки,
И так, что навсегда его сомкнутся вежды,
И голову его я войску покажу,
За славного отца свершу над ним отмщенье
И царство все его разрушу я в конец”.
Затем он приказал столы готовить к пиру,
Устроить музыку и принести вина.
Меж тем как светлый мир окутывался мраком,
Передовой отряд рассыпался в степи.
Пред войском стал Карен, отважный предводитель,
С ним Серв, Йеменский царь, совета славный муж;
И громкий голос тут раздался перед ратью:
“Вы, славные бойцы и львы своих царей!
Бой этот выдайте, бой против Аримана,
Кто в сердце злобный враг Создателю миров.
Стяните пояса и будьте духом бодры,
И да хранит вас всех Владыка мира Бог!
Кому же суждено погибнуть в этой битве,
Тот будет жить в раю, омыт от всех грехов,
А те, кто воинов китайских и румийских
Побьют и кровь прольют и покорят страну,
Те имя славное на век себе стяжают
И восхвалять всегда мобеды будут их,
Получат от царя престол и диадему,
Червонцы от вождя и счастье от Творца.
Как только ясный день, прорвавши мрак, забрезжит
И на две степени светило дня уйдет,
Свой богатырский стан тогда вы опояшьте,
Возьмите булавы, кабульские мечи,
И каждый пусть займет назначенное место,
И не должны одни других опережать”.
Военачальники и храбрые вельможи,
Передо львом-вождем сомкнувшись в тесный ряд,
Ответили ему: “Мы все рабы царевы,
Для шаха одного на свете мы живем.
Что повелит он нам, немедленно исполним
И землю превратим кинжалами в Джихун”.
И после этого они вернулись в ставки,
Вернулись с мыслями, как месть свою свершить.
Как только белый день с востока показался
И темной ночи стан согнулся перед ним,
Царевич Менучехр явился в центре войска;
Он в шлеме румском был, в броне, с мечом в руках.
И разом воины крик мощный испустили
И копья подняли, направив к облакам.
Кипел в сердцах их гнев и хмурились их брови,
Лицо земли ковром свивали под стопой.
В порядки должном шах свое устроил войско,
И правое крыло, и левое, и центр.
Судну на лоне вод земля была подобна,
Что, кажется, сейчас готово потонуть.
Вот, грянул барабан со спин слонов огромных
И будто Нил-река колыхнулась земля.
А впереди слонов литаврщики гремели
И пылом боевым кипели словно львы.
Подумать бы ты мог, что пиршества тут место:
Такой здесь шум стоял от труб и от рогов.
Вот, разом тронулись войска, горам подобны,
И сшиблись с двух сторон отдельные полки.
Равнина сделалась, как будто море крови,
Казалось, выросли тюльпаны из земли.
Могучие слоны ступали в кровь, и стали
Коралловым столбам подобны ноги их.
Был богатырь один, Шируй носивший имя,
Отличный храбростью и жадный к славе муж.
Средь турок выступил, скале уподобляясь,
И в страхе перед ним смутились храбрецы.
Когда Карен его среди врагов заметил,
Он руку протянул и меч вражды извлек.
Но заревел Шируй, как лев остервенелый,
Метнул копье храбрец, направив в стан его,
И в страхе перед ним Карена сердце сжалось
И смелый не стерпел, не выстоял тогда.
Потом и Сам герой, заметивши Шируя,
Громовый издал крик и мчится на него.
То видя, и Шируй, подобно леопарду,
На храбреца летит и с ним вступает в бой
И Саму булавой такой удар наносит
По голове, что тот стал желтым, словно дрок,
Героя шлем разбил и голову поранил.
Затем к мечу вражды он руку протянул,
И к войску своему тот и другой вернулись,
Два славных витязя, стремившиеся в бой.
Но вот опять Шируй как ветер появился
Перед рядами войск и Менучехра звал
Счастливого, крича: “Ваш витязь, полководец,
Которого зовут Гершасп властитель, где?
Коли решится он со мной на битву выйти,
Я броню алую надену на него.
В Иране только он соперник мне по силе,
Но нет и у него такой, как у меня.
Подобного мне нет в Иране и Туране,
И только богатырь - соперник мой в бою.
Я острие меча питаю львиной кровью
И палицу кормлю лишь мозгом храбрецов,
И если на вражду мой меч из ножен вынут,
Рекою крови он семь поясов зальет”.
Гершасп на этот зов в ту сторону помчался
И, подскакав к вождю из западных земель,
Ширую гордому он крикнул громогласно,
И поле дрогнуло от голоса его:
“Упрямый человек, упорная лисица!
Ты вызывал меня средь этих храбрецов?
Хоть в силе надо мной имеешь превосходство,
Но вот сейчас твой шлем заплачет по тебе”.
Шируй в ответ сказал: “Я тот Шируй, который
Срубил бы голову огромному слону”.
И, разогнав коня, понесся на Гершаспа;
Подумать можно бы, то двинулась гора.
А богатырь Гершасп, смотря спокойным взором,
Смеяться начал вдруг, как турка увидал.
Шируй сказал ему: “Могучий вождь! Не смейся
Перед лицом бойцов, на битву выходя”.
“Див в образе людском!” - Гершасп ему ответил,
“А почему ж в бою не посмеяться мне?
Ты сам ко мне пришел и вызвался на битву;
На эту-то борьбу и стало мне смешно”.
“Старик! - вскричал Шируй, - твое пропало счастье.
Иль уж насытился ты троном и венцом,
Что хочется тебе вступить со мною в битву?
Сейчас вон в ту реку отправлю я тебя”.
Услышав то, Гершасп сорвал с седельной луки
Большую палицу и сжал бока коню;
И этой палицей с бычачьей головою
Удар нанес бойцу и на землю поверг,
И тот в пыли, в крови с минуту бился в муках
И мозг весь выступил и залил шлем его;
И тут он на земле с душой расстался сладкой,
Как будто матерью и не был порожден.
Тогда все витязи отважные Турана
На победителя набросились толпой,
Но заревел Гершасп средь строя боевого,
И в страхе дрогнули и солнце, и луна.
То стрелы он метал, то острой саблей бился,
И страшный суд настал для гордых храбрецов.
Был в битве перевес вполне за Менучехром,
И целый свет к нему любовью полон был.
Бой шел, покуда ночь лица не показала
И солнце светлое не скрылося из глаз.
Судьба без перемен недолго остается:
То сладкий мед она, то желчью станет вся.
А Сельм и Тур в душе заботой волновались:
Склонили слух к тому, чтоб ночью вдруг напасть,
И вот, как день настал, на бой никто не вышел:
Решились выжидать два храбрые царя.
Сияющего дня прошла уж половина.
Горели злобою сердца двух храбрецов;
Совет между собой держали двое братьев
И тщетный замысел обдумывали все:
“Как только ночь придет, нечаянно нагрянем,
Равнину всю и степь мы кровью обольем”.
И вот, настала ночь и светлый день сокрылся,
И из конца в конец весь мир облекся тьмой.
На бой свои войска злодеи снарядили,
Желанием горя нечаянно напасть.
Когда лазутчики проведали об этом,
Стремглав помчалися, чтоб донести вождю,
И что прослышали, все Менучехру шаху
Сказали, чтобы рать держал наготове.
Их вести государь внимательно прослушал
И меры взял свои благоразумный муж.
Все войско. Менучехр Карену предоставил,
А сам могучий вождь в засаду стать хотел;
Из славных витязей повел он тридцать тысяч,
Решительных бойцов, владеющих мечом.
Он место увидал удобное к засаде
И всадников своих готовыми на бой.
Была глухая ночь, и с войском во сто тысяч
В ту пору вышел Тур, на бой стянувши стан,
Замыслив в ночь напасть и план свой исполняя,
И копья к облакам стремила рать его.
Но вот, как подошел, на месте видит войско,
И развивается блестящий стяг пред ним.
Увидел Тур тогда, что биться лишь осталось,
И клич он боевой средь войска испустил.
Тут пыль из-под копыт взвилася в воздух тучей
И яркой молнией сверкнул булат мечей.
Казалось, воздух весь вдруг пламенем объялся
И, как алмаз блестя, лицо земли сжигал.
Пронизывая мозг, звенел булат тяжелый
И к самым облакам огонь и ветр неслись.
Царевич Менучехр тут вышел из засады
И путь отрезан был для Тура с двух сторон.
Поводья натянув, он в бегство обратился
И крики ужаса средь войска раздались.
Стремительно за ним царевич вслед понесся,
Пылая мщением, могучего настиг
И грозным голосом кричал царю-злодею:
“Остановись, тиран, стремившийся на бой!
Ты так ли головы срубал невинным людям?
Не думал, что весь мир восстанет мстить тебе?”
И в тот же миг копьем пронзил он Тура в спину
И выпал из руки у Тура острый меч.
Как ветер быстр, с седла сорвал его царевич
И на землю поверг и смело суд свершил:
Он голову ему сейчас же прочь отрезал,
А тело хищникам оставил тут на пир
И в стан вернулся свой, на голову взирая:
То символ высоты и униженья был.
Письмо он написал к царю Аферидуну
О случаях войны хороших и дурных.
Сперва в нем помянул Создателя вселенной,
Благого Господа, Кто свят и справедлив:
“Хвала Царю миров! Он скорый наш помощник,
В напастях Он один нам руку подает,
Он указует путь и сердце утешает;
Всегда пребудет Он один и тот же в век.
Хвала и мощному владыке Феридуну,
Властителю венца с тяжелой булавой!
В нем правосудие, могущество и вера,
Ему принадлежат венец и царский трон;
Вся правда, подлинно, от счастия царева,
Всей славы и добра источник - трон его.
Турана я достиг, твоею мощью сильный.
Устроив рать свою, искали месть свершить;
В течение двух дней три тяжких битвы дали
И ночью и тогда, как солнца свет сиял.
Враги задумали ночное нападенье,
А мы, в засаду став, вполне отметили им.
Прослышал я, что Тур врасплох напасть замыслил
Что хитрости он путь в отчаяньи избрал.
Тогда в тылу его засаду я устроил
И воздух лишь в руках оставил у него.
Когда, покинув бой, он в бегство обратился,
Я по пятам его преследовал, настиг,
Копьем своим пробил насквозь его кольчугу,
Как бурный ветр, с седла сорвал его потом
И на землю поверг, как страшного дракона,
И головы лишил презренный труп его.
И вот теперь ее я к деду посылаю,
А Сельму, между тем, готовлю злой конец.
Так некогда сам Тур швырнул с пренебреженьем
Иреджа голову венчанную в ларец,
Не сжалился над ним, его не постыдился;
За то и даровал мне власть над ним Творец.
Я также у него исторг из тела душу
И скоро разорю страну его и дом”.
Все изложив в письме, он на верблюде быстром,
Как бурный ветр, к царю послал его с гонцом.
Но с краскою стыда отправился посланец,
С горячею слезой за старого царя:
Как Тура голову, властителя Китая,
Представить сможет он иранскому царю?
Ведь, если б даже сын от веры отступился,
То все же смерть его отцово сердце жжет.
Но тяжек Тура грех, не мог он быть отпущен,
А мстителем ему герой был молодой.
И с радостным лицом вошел посланец к шаху
И Тура голову поставил перед ним;
А царь Аферидун призвал на Менучехра
Благословение от Бога-Судии.
Дошло известие о битве той до Сельма,
О том, что мрак закрыл счастливую луну.
Была в тылу его возвышенная крепость,
Вознесшая верхи до голубых небес;
И в эту крепость Сельм задумал удалиться,
Затем что может рок унизить и вознесть.
Но Менучехр, узнав, при этом так подумал:
“Коль удалится Сельм, покинет поле битв,
Убежище найдет он в крепости Аланов;
Так следует теперь ему отрезать путь.
Коль поселится он в той крепости на море,
Никто не оторвет стопы его с корней.
Займет жилище он с вершиною до облак,
Искусством поднято оно из водной глубины.
Там много собрано сокровищ всевозможных,
И феникса крылом оно осенено.
Мне следует спешить исполнить этот замысл,
Узду и стремена я должен истереть”.
Обдумав, сообщил Карену эту тайну,
Которую пока держал он про себя.
Карен, как услыхал такую речь от шаха,
В ответ ему сказал: “Мой добрый государь!
Коль войско сильное угодно будет шаху
Из витязей своих мне, меньшему, отдать,
У Сельма отниму врата его защиты,
Откуда он найдет возможность воевать
И способ убежать. Для этого мне нужно
С собою царский стяг и перстень Тура взять.
Немедленно примусь за выполненье плана
В ту крепость на море войска свои ввести
И отправляюсь в путь сегодня ночью темной.
Но уст не открывай об этой тайне ты”.
Из славных витязей Карен избрал шесть тысяч
И были все они в боях закалены.
Когда же, как эбен, лик воздуха стал темен,
Литавры на слонов повесили они,
И славные бойцы, сгорая жаждой битвы,
К морскому берегу направили свой путь.
Вручил Карен войска Ширую, так сказавши:
“Я должен скрыть себя и вид иной принять.
Пойду к начальнику, как будто с порученьем,
И покажу ему я Турову печать;
А в крепость как войду, то подниму там знамя
И сталью синею меча потом блесну.
А вы внимательно на крепость все смотрите,
И только закричу, спешите мне помочь”.
Оставил войско он по близости от моря
С Шируем, львов борцом, а сам пустился в путь
И, к крепости придя, он с речью обратился
К ее начальнику и показал печать
И так сказал ему: “Явился я от Тура,
Не дав себе вздохнуть, как он мне приказал.
Иди, он мне велел, к начальнику твердыни,
Скажи, чтоб день и ночь покоя он не знал;
Ты ж помогай ему и в счастьи, и в напасти
И крепость охраняй и неусыпен будь.
Когда появится стяг шаха Менучехра,
Что против крепости с войсками он пошлет,
С единодушием и силой защищайтесь
И вражескую рать вы сможете разбить”.
Начальник крепости, услыша эти речи
И Турову печать на перстне увидав,
Тотчас велел открыть ворота крепостные:
Он видел явное, а тайны не проник.
Послушай, что сказал дихкан красноречивый:
“В сердцах зрит тайны тот, кто сердцем скрытен сам.
Служение Творцу да будет нашим делом
И да пребудет в нас об этом деле мысль!
И в счастье, и в беде о всем, что нужно делать,
Между собой должны советоваться мы”.
Начальник крепости с Кареном войнолюбцем
Немедленно пошли, чтоб стену осмотреть,
Один - замыслив зло, другой - простосердечен;
Был вождь готов на все, в то время как другой
Печатью близости отметил незнакомца
И предал без ума и крепость, и себя.
А вот что смелый тигр раз говорил тигренку:
“О, полный доблести, острокогтистый сын!
Надело трудное, не зная, не бросайся,
Обдумай, рассмотри с вершины до корней.
Приятные слова чужого человека,
Особенно тогда, когда война идет,
Внимательно ты взвесь, ловушки опасайся
И в каждом деле в глубь старайся заглянуть.
Смотри, как вождь один, хоть с разумом был острым,
Но в дело важное раз вникнуть пренебрег
И хитрости врага не принял во вниманье,
Твердыню крепкую поэтому сгубил”.
Как ночь сменилась днем, Карен войнолюбивый
Высоко поднял стяг, как будто диск луны,
И громко закричал, давая этим знаки
Ширую витязю и гордым храбрецам.
Лишь только увидал Шируй царево знамя,
Тотчас к богатырю помчался, захватил
Ворота крепости и внутрь ее ворвался
И возложил венец кровавый на вождей.
Карен был с одного, а лев с другого края,
Вверху огонь мечей, внизу пучина вод.
Как солнце поднялось к вершине небосвода,
Ни стражей не было, ни крепости следа;
Виднелся только дым, мешаясь с облаками,
Но не было твердынь, ни на море судов.
Стремилось пламя вверх и бурный ветр поднялся,
Был слышен крик бойцов и стоны и мольбы.
Когда ж светило дня спустилось сверху неба,
С пустыней гладкою сравнялась крепость та.
Врагов умерщвлено двенадцать тысяч было.
Еще над пламенем курился черный дым;
Мрачна, как цвет смолы, была поверхность моря;
Пустыня сделалась кровавою рекой.
Затем из этих мест Карен войнолюбивый
Отправился туда, где шах был Менучехр,
И юному царю пересказал, что сделал,
И в счастии войны какой был поворот.
Карена Менучехр осыпал похвалами:
“Будь верен навсегда коню и булаве!
Как только ты ушел, сюда явилось войско:
Какой-то новый вождь, пылающий враждой.
Даххака это внук, должно быть, и я слышал,
Что называется Какуй безбожный он.
И он напал на нас с стотысячною ратью
Из гордых всадников, прославленных бойцов.
Средь наших храбрецов он перебил уж многих,
Которые, как львы, сражалися в дни битв.
Теперь явилась мысль у Сельма снова биться,
Как помощь получил из Генг Дижгухта он.
И сказывают, он, Какуй, что див свирепый,
Бестрепетный в бою и с крепкою рукой.
С ним в битве встретиться пока тебе не случилось
И храбрых булавой не мерил я его.
Но коль на этот раз он вступит с нами в битву,
Испробую тогда, узнаю мощь его”.
“О государь! - Карен ответил Менучехру, -
Кто сможет выстоять в бою перед тобой?
Когда б противник твой был тигр, и у того бы
Вся шкура порвалась при мысли о борьбе.
И кто таков Какуй? И много ли он значит?
Кто в мире может быть соперником тебе?
Но с светлым разумом и бодростию в сердце
Теперь в опасности я меры все приму,
Чтоб после этого на нас из Генг Дижгухта
Какой-нибудь Какуй не смел пойти войной”.
В ответ ему сказал властитель знаменитый:
“Об этом случае ты сердце не тревожь.
Большой ты труд подъял в недавнем нападеньи,
Ты ратью предводил и мщение свершил.
И ныне мне настал черед идти на битву,
А ты уж отдохни, мой славный богатырь”.
Он это говорил, а между тем из стана
Вдруг звуки трубные и флейты раздались,
И барабан гремел, и кони пыль взбивали;
Стал воздух как смола и как эбен земля.
Сказал бы ты, что сталь душою обладает,
Что копья, булавы имеют свой язык.
Был слышен в схватке крик: “Держи! Хватай!” - и воздух
От стрел крылатых стал, как ворона крыло.
Убитый холодел, свой меч в руке сжимая,
И, как из темных туч, кровавый падал дождь.
Сказал бы ты, земля волной подняться хочет
И этою волной ударить в свод небес.
Вот, с криком боевым, Какуй военачальник
На поле битвы тут явился, словно див;
И тотчас Менучехр от войска отделился,
Индийский острый меч сжимая в кулаке;
И оба кликнули таким могучим кликом,
Что горы он потряс и ужаснул войска:
Подумать бы ты мог, то два слона свирепых;
Готова к бою длань и опоясан стан.
Какуй метнул копье, направив в пояс шаха,
И с головы едва не спал румийский шлем,
А панцирь с поясом на шахе разорвался,
И поясницы часть сквозь сталь была видна.
Тут шах удар мечом нанес ему по шее
И броню всю разбил на теле у него.
До полдня так дрались борцы, покуда солнце,
Светящее на мир, над ними не взошло.
Между собой они схватились, словно тигры,
И с кровью их кругом смешалась вся земля.
Когда же солнце шло по небосводу дале,
Их схватка перешла последнего предел,
И стало уж царю на этот бой досадно:
Сжав бедрами коня, он длань свою напряг,
Какуя за пояс схватил с пренебреженьем
И, приподняв с седла слоновий этот стан,
На пыль горячую израненного бросил
И разрубил ему всю грудь своим мечом.
И так погиб араб от пыла боевого:
На злую участь он был матерью рожден!
Когда он был убит, то рушилась опора
Владыки Запада и план он изменил:
Отмщенья жаждавший оставил мысль о мести
И бегству предался и в крепость поспешил;
Когда же подошел к глубокому он морю,
То не увидел там и признака судов.
Меж тем и Менучехр, с своею ратью вместе,
Пылающий враждой, пустился быстро в путь.
Убитых, раненых в степи валялось столько,
Что затруднен был путь спешившему царю.
О мщеньи думая и полный гнева, несся
На белом скакуне начальник молодой.
Он броню снял с коня и все быстрее мчался
И погонял его средь пыли боевой.
Вот шаха румского уж близко настигает
И крикнул тут ему: “Бессовестный злодей!
Ты брата своего убил из-за короны
И получил ее, зачем же так бежишь?
Сегодня я тебе принес венец с престолом:
Уж дерево царей дало свои плоды.
Не убегай же прочь пред царскою короной!
Ведь сделал Феридун и новый трон тебе.
Ты дерево садил, и плод оно приносит,
И на груди своей найдешь ты этот плод:
Коль это терние, ты сам его посеял;
Коль шелковая ткань, ты сам ее соткал”.
И гнал он все коня, крича такие речи.
Вот Сельма наконец совсем уже настиг
И тотчас же мечом его ударил в шею,
И царский стан его он надвое рассек;
Велел, чтоб голову от тела отделили
И подняли ее высоко на копье.
В оцепенении все войско оставалось
Пред силою бойца и мощью рук его.
А войско Сельмово подобно было стаду,
Погодой снежною разогнанному врозь:
Толпами, без дорог оно пустилось в бегство
И разбрелось в степях, в пещерах и горах.
Среди него был муж с умом и сердцем чистым,
Речами кроткими исполнены уста;
И стали все просить, чтоб к Менучехру шаху
Он шел немедленно, был войска языком
И так сказал царю: “Мы малые все люди,
Лишь волею твоей мы ходим по земле.
И вот одни из нас стадами обладают,
У некоторых есть посевы и дома.
В теперешней войне была не наша воля:
Один приказ царя заставил нас идти;
Как воины, на бой должны идти мы были,
А не охотою, не по вражде пришли.
И ныне мы рабы покорные владыки;
Пред волею его склонились головой.
Коль мыслит отомстить и кровь пролить желает,
Мы не имеем сил ему противостать.
И вот мы все, вожди, предстали перед шахом,
Мы, неповинные, к нему явились все.
Он волен поступить по своему хотенью:
Невинных наших душ он полный властелин”.
Такую речь держал тот муж благоразумный
И с удивлением герой ему внимал.
“Желанье сильное свое прославить имя, -
В ответ он так сказал, - я повергаю в прах.
Пусть все, что следует не Божьими путями,
А Аримановым и зла путем идет,
Пусть это с глаз моих исчезнет, удалится
И пусть лишь див один подвластен будет злу!
А вы врагами ль мне останетесь, как были,
Друзьями ль станете, союзниками мне,
Но так как нам помог Господь, побед даятель,
С невинным пощажен и тот, кто виноват.
День правды наступил, неправда миновала,
Ни одному главе не снимут головы.
Стремитесь все к любви, искусств предайтесь делу,
Оружие войны сложите прочь с себя.
Живите с разумом, держитесь чистой веры,
Остерегайтесь зла, отбросьте неприязнь;
И где бы ни была страна родная ваша,
Туран или Китай иль Румская земля,
Пусть всякое добро уделом вашим будет,
В душевной ясности проходит ваша жизнь”.
Тогда вельможи все хвалу воздали шаху,
Столь справедливому и славному царю.
А из шатра его послышался тут голос:
“Богатыри мои, советники к добру!
Ни капли с этих пор не проливайте крови:
Злодеев счастие разрушилось в конец”.
И после этого все воины Китая
Смиренно головы склонили до земли.
Оружие свое, военные снаряды
К Пешенга сыну все спешили принести;
Толпа их за толпой являлась к Менучехру
И целою горой свалили перед ним
Кольчуги, шишаки и конские кирасы,
Индийские мечи и палицы свои.
А Менучехр герой к ним с лаской обращался
И по достоинству им степень назначал.
Затем гонца герой отправил к Феридуну
И шаха Запада он голову вручил
Ему и написал письмо при этом к деду -
Все о сражениях и хитростях войны.
В нем Всемогущему хвалу воздал сначала.
А после помянул и славного царя:
“Подателю побед, Владыке мира слава!
Он силы нам дает и доблести и мощь;
Все благо, как и зло, в Его могучей воле,
Для всех страданий есть лекарство у Него.
Да изливает Он добро на Феридуна,
На неусыпного и мудрого царя,
Который путы зла всесильно разрывает,
В ком мудрость Божества с величием живут!
Китайским всадникам мы ныне отомстили,
В засаду заманив к погибели их душ,
И силою царя обоим тем злодеям,
Запятнанным в крови несчастного отца,
Отмщения мечом мы головы отсекли,
Булатом мы от них омыли лик земли.
Примчусь вослед письму я со быстротою ветра
И все перескажу, что здесь произошло”.
Затем Шируя он послал в морскую крепость
(То многоопытный, воинственный был муж)
И дал ему наказ: “Пересмотри богатства
Внимательно ты там, что нужно, все устрой
И этою казной навьючь слонов ретивых
И к царскому двору в порядке привези”.
Потом он приказал у входа царской ставки
Бить в медный барабан и в трубы затрубить
И рать свою повел от крепости китайской,
К Аферидуну вел от моря в глубь степей.
Когда он к Теммише, к столице, приближался,
Нетерпеливо дед с ним видеться желал.
И вот послышался звук труб у врат дворцовых
И с места тронулась иранская вся рать.
Украсили слонов, им на спины поставив,
По приказанию счастливого царя,
Сиденья с бирюзой, качалки золотые,
С камнями разными, с китайскою парчой.
Блестели знамена разнообразных видов,
И в красном, в голубом и в желтом был народ.
Как туча темная, от берегов Гилянских,
В движеньи медленном достигла рать Сари.
Все в поясах златых, с щитами золотыми,
Их седла в золоте, а стремя - серебро;
Сокровища, слоны и все богатство с ними:
Для встречи витязя украсились они.
Уж близко находясь от Менучехра с войском,
Царь Феридун сошел и шествовал пешком.
Гилянские бойцы его сопровождали,
Могучие, как львы, в цепях все золотых,
С кудрями черными; а позади иранцы,
Как львы свирепые, за шахом шли своим.
Пред войском, впереди вели слонов со львами,
А позади слонов шли храбрые бойцы.
Как только царский стяг стал виден в отдаленьи,
Рать Менучехрова построилась в ряды
И спешился с коня военачальник юный,
Отросток молодой, несущий новый плод.
К земле склонясь челом, призвал благословленье
На Феридунов трон и перстень и венец.
А дед, сказав ему, чтоб на коня садился,
Расцеловал его и руку пожимал.
Потом, взойдя патрон, гонца отправил к Саму,
Чтоб Сам, Найрема сын, пришел к нему скорей.
А тот незадолго из Индустана прибыл:
Он зван был воевать с страною колдунов;
И много золота привез с собой, сокровищ,
Гораздо более, чем шах его просил:
Он тысяч тысячи червонцев и каменьев
Привез, что перечесть не смог бы счетчик их.
Явился к шаху Сам и старого владыку
И юного царя приветствовал герой.
А властелин земли, богатыря увидев,
С почетом посадил его перед собой.
“Тебе, - ему сказал, - я внука поручаю,
Затем что скоро мне из мира уходить.
Помощником его ты будь во всяком деле
И так руководи, чтоб доблестным он был”.
И тут сейчас же взял он руку шаха мира
И в руку положил всех стран богатыря
И так сказал потом, поднявши взоры к небу:
“О Боже праведный, о Судия прямой!
Ты о себе изрек: Я Судия правдивый,
Помощник в бедствии тому, кто терпит зло.
Ты правду мне свою оказывал и помощь,
Ты даровал венец и царский перстень мне.
Желания мои Ты все исполнил, Боже,
Пересели меня отныне в мир иной!
Я боле не хочу, чтоб оставалась дольше
Еще моя душа в жилище тесном сем”.
Тут к царскому двору Шируй военачальник
Явился и привез в порядке всю казну,
И войску Феридун богатства эти роздал.
Как Михра месяца осталося два дня,
Он повеленье дал, чтоб Менучехр властитель
В Тиаре восседал на троне золотом,
Венчал своей рукой и много дал советов
И волю объявил последнюю ему.
|
;)
;)
;)
;)
;)
