КАЛЕВАЛА

Х

Шумно рассекая волны бурного моря, мчалась на Север, в мрачную Похъёлы, ладья мудрого Вяйнямёйнена, весело пели на ней его спутники: Лемминкяйнен заливался во все горло, Илмаринен подтягивал толь-ко вполголоса, а все остальные стройно вторили им дружным хором.

- Экое пенье на море, экое веселье! - говорили прибрежные жители, мимо которых птицей проносилось по морю чудное судно Вяйнямёйнена. Целый день плыли они морем да еще день болотом, на третий выбрались в широкую быструю реку; проплыв недолго рекой, они стали приближаться к водопаду, и Лемминкяйнен, боясь, что судно их разбьется о камни, обратился к реке с униженной просьбой:

Не шуми, река, не пенься,
И не бейся о пороги!
Ты, русалочка, на камень
Сядь, не дай дороги волнам,
Удержи их плеск рукою,
Чтобы рев их нам не слышать,
Чтобы брызг их нам не видеть,
Пусть они все гложут камни,
Пусть не губят нас, невинных!

И река услышала мольбы его, и судно их преспокойно спустилось по водопаду, не зацепив ни за один из порогов. Но вот уж и водопад, и пороги давно остались позади, а судно вдруг обо что-то стукнулось и остановилось, словно глубоко врезавшись в мель своим острым носом. Напрасно Илмаринен и Лемминкяйнен, и все их спутники напрягали свои силы, упираясь крепкими веслами в песчаное дно реки, напрасно сам Вяйнямёйнен пытался своротить свое судно рулем в сторону, оно оставалось совершенно неподвижным.

- Что за чудо такое? - заговорил наконец Вяйнямёйнен. - Да взгля-ни ты под судно, Лемминкяйнен, на что мы там наткнулись? На пень ли, на камень, что ли? Ведь уж сколько времени сдвинуться с места не можем!

Лемминкяйнен не долго думал: как был, так и махнул бы в воду, только меч выхватил из ножен на всякий случай; но Илмаринен обеи-ми руками ухватился за него и принудил остаться на судне, сказав:

- Куда ты суешься, безрассудный! Разве знакома тебе здешняя пучина? Или жизнь уж тебе недорога? Ты и отсюда, не бросаясь в воду, можешь видеть, на что именно натолкнулось наше судно!

И оба, перевесившись через край лодки, стали внимательно всматриваться в темные волны. Что же они увидели? Под лодкой лежала громадная щука и спокойно дремала: в ее-то жирную спину врезалось носом судно Вяйнямёйнена, а щука этого и не почувствовала, как будто вовсе не о ее спине и речь шла! Рассказали они Вяйнямёйнену про это великое чудо, а тот только посмеивается:

- Рубите, - говорит, - ее на куски, не то долго не удастся нам сдвинуться с места.

Стали они оба рубить щуку своими мечами, да только напрасно тратили силы, напрасно тупили оружие свое о стальную чешую водяного чудовища.

- Видно, до меня, старого, доходит очередь, - сказал Вяйнямёйнен, вынул свой меч (а он вынимал его редко), вонзил глубоко в широкую спину громадной щуки, вытащил ее разом из-под киля и швырнул вверх с такой силой, что она, падая и ударившись о край судна, распалась сама собой на несколько кусков, из которых одна только голова попала в судно, а все остальные пошли ко дну. Ну уж, что и за голова была у этой щуки! Когда ее распластали, присолили и положили в котел с водой, так вышла из нее одной чудесная уха для Вяйнямёйнена, Илмаринена, Лемминкяйнена и для всех их бесстрашных товарищей, да еще на дне судна осталась целая куча костей. Посмотрел на эти кости Вяйнямёйнен, вытащил из кучи их огромные челюсти чудовищной щуки да и говорит:

- А что, други, ведь из этих челюстей, я думаю, можно что-нибудь и путное сделать?

- Что из них сделаешь?! - отвечал простодушно Илмаринен. - Я вот и на все руки мастер, а из этого не возьмусь ничего сделать. Толь-ко на то и годятся челюсти щуки, чтобы бросить их в воду и не ломать себе понапрасну голову над тем, что бы из них можно было выделать.

- Да и в самом деле куда они годятся? Брось их! - повторили вслед за кузнецом все, кроме мудрого Вяйнямёйнена.

- Нет, не следует бросать то, из чего можно смастерить хорошую вещь; коли вы не беретесь, так я и сам сумею из этих челюстей сработать изрядные кантеле.

И стал он мастерить кантеле из челюстей щуки; недолго работал, а прочно сделал: вышли гусли хоть куда, даже и на вид красивые. Всем показывал их Вяйнямёйнен, всех просил показать на них свое искусство, сыграть хоть что-нибудь, хоть самую малость. Все брались, да никому не удавалось извлечь ни одного звука из безмолвных струн, потому что никто не умел обращаться с ними как следует. И решили все опять в один голос, что никуда не годятся новые кантеле, что стоит их только в воду бросить.

Вдруг на это пропели им кантеле:

Не хотим идти мы ко дну,
Не хотим тонутъ в волнах мы,
Лучше песни запоем вам
Под рукой Вяйнямёйнена.

Все подивились тому, что кантеле сами так неожиданно заговорили, и тотчас же передали их в руки мудрого певца финнов.

Он принял от них кантеле, потом могучей рукой повернул судно к берегу, вышел на мягкий лужок и приготовился играть. Вот уставил он один край кантеле в колено, быстро перебрал струны сперва одной, а потом другой рукой, потом остановился на минуту в раздумье и вдруг ударил по струнам! В одно мгновенье кантеле ожили, словно сами от себя заговорили, запели, затянули песню, лучше которой никто еще не слыхивал в целом свете!

Звучащие струны и пальцы, быстрее молнии бегавшие по ним, как будто поднимали друг друга, будто заранее давно уж согласились, какую именно песню будут выполнять, - так звучно, так стройно лилась она, слетая с дивных кантеле и разносясь далеко вокруг... И что же за радость, что за веселье вселилось во всю природу, окружавшую дивного певца!

Вот бегут со всех сторон люди, и старый с клюкой, и малый, на палочке верхом, и холостые, и женатые, и молодые, и бородатые. Все спешат, все теснятся, все преклоняют ухо к неслыханным доселе звукам. Вон и из лесу бегут белки и горностаи, лоси и зайцы, вон с болота примчалась стая голодных волков, вот из самой чащи соснового бора привалил сам медведь и лезет на толстую ель, чтобы ему было удобнее ' слушать и видеть того, кто извлекал из кантеле такую чудную музыку. А вон вышел из лесу на опушку сам леший со всей своей семьей, и он, и жена, и дети, такие смешные, косматые, в синих чулках, в шапках из сосновой коры, в шубах из белой бересты, подбитой зелеными мхами; по " веткам расселись, качаются... Вон над головой Вяйнямёйнена целой тучей вьются и носятся всевозможные птицы: воробьи и ласточки, голуби и коршуны, даже орел бросил своих деток в гнезде, даже ворон еле тел с падали, чтобы прислушаться к чему-то новому, незнакомому!

А из воды-то! Батюшки, сколько всякой Божьей твари спешит выйти на берег! И гуси, и лебеди, и утки, и длинноногие цапли, и длинно-носые кулики, и тысячи других мелких болотных птиц, которых никогда никто и не знавал и не видывал, которые весь свой век кричат да посвистывают на болоте, не выходя ни на шаг дальше родных камы-шей. Пришли - и тотчас же расположились у ног Вяйнямёйнена.

А там и вода у берега, как в котле, закипела от множества рыбы, спешившей принять участие в общем веселье: затискались красноперые окуни, зубастые щуки, серебристая плотва, черные налимы и пестрые форели... А за ними притащился и дедушка водяной с густой травяной бородой, сел на листок белых водяных лилий, во все стороны раскачивается, к веселой музыке прислушивается и только шепчет себе под нос: - Не случалось мне еще ничего подобного слышать: и волны плещут хуже, и ветер шумит в камышах не так приятно, как Вяйнямёйнен поет свои песни!

Вынырнули вслед за ним из-под воды и его веселые дочки-русалочки, присели на берег, стали было гребнем расчесывать свои чудные волосы, но скоро заслушались, и руки их опустились, и золотые гребни выскользнули из рук в воду: они стали внимательно слушать, вытянув вперед тонкие, белые шеи...

Все стихло, все смолкло в природе! Самое солнце, очарованное чудными звуками кантеле Вяинямёйнена, приостановилось, а луна подкралась поближе к земле, чтобы дальняя песня могла хоть сколько-нибудь до нее доноситься.

Так два дня играл Вяйнямёйнен на своих волшебных гуслях, и не было вокруг ни одного из его спутников, ни одного из могучих финнов, который бы не плакал от умиления, не было вокруг него ни старых, ни молодых, ни женатых, ни холостых, ни юношей безбородых, ни мужей зрелых с бородами, ни женщин давно замужних, ни молодых девушек, ни девочек самого малого возраста, ни старух, давно отживших свой век, которые бы не плакали, не заливались горючими слезами радости, бежавшими прямо из сердца, переполненного звуками, лучше которых никогда еще ничего не приходилось слышать людям. На третий день и сам Вяйнямёйнен не мог выдержать, сам стал плакать вместе с другими - руки бегали по струнам, слезы катились из глаз; но слезы не про-стые, а крупный-прекрупный жемчуг падал с его ресниц на густую бороду, с бороды на высокую грудь, с груди на могучие колени, а с колен, сбежав по ступне, катился бережком прямо в воду...

Но вот, досыта наигравшись, встал под вечер третьего дня Вяйня-мёйнен и снова, вступив с товарищами на судно, пустился по пенистым волнам в Похъёлы. Им было тогда недалеко от этой мрачной отчизны колдунов, где людям жить не приходится, потому что там на них смотрят, как на врагов.

Вскоре завидели путники берег, еще скорей причалили к нему и, подкинув под днище вальки, мощной рукой вытащили корабль на берег.

Потом вошли они в дом старой Лоухи, вошли, ей не кланялись, ни с кем из бывших с ней не здоровались.

- Что хорошего скажете, добрые молодцы? Зачем пожаловали? - начала было ласково Лоухи, думая задобрить их одними словами.

- Мы пришли к тебе не по-пустому слова тратить, пришли требовать, чтобы ты поделила с нами сокровище Сампо, чтобы для нас раз-била пополам его пеструю крышку, - смело отвечал Вяйнямёйнен.

- Не делят на троих одной курицы и беличью шкуру не рвут на три части! - злобно сказала на это Лоухи. - Моему Сампо хорошо и у меня в той медной горе, в которую я его посадила!

- Ну, коли ты не хочешь делить по доброй воле, так силой его у тебя возьмем.

На эти слова озлилась страшная ведьма, заметалась во все стороны, словно угорелая, кликнула верных своих подданных, собрала без числа войска всякого, и с мечами, и с копьями" и с простыми кольями.

Не смутился старый Вяйнямёйнен, не испугались и товарищи его, подошел мудрый певец к своим кантеле, взял их в руки не спеша и заиграл так же, как и накануне, когда все плакали от умиления. И что же?

Едва послышались чудные звуки кантеле, едва успели они разнестись по окрестности, как и руки у всех врагов Вяйнямёйнена опустились, и оружие из них выпало на землю, все жадно слушали: кто смеялся, а кто плакал, и заслушались, наконец, волшебной игры.

День-другой проходит, они оторваться не могут от звуков, все тянет их еще и еще послушать, но уже нет в них прежнего внимания, уже усталость берет свое, и тяжело слипаются веки, часто мигают ресницы, все лицо невольно искривляется зевотой. Не долго еще нужно было поиграть Вяйнямёйнену, чтобы все они заснули. И действительно, один за другим, кучами повалились воины Лоухи друг на дружку, и кто где упал, тот там и захрапел, даже ведьма, несмотря на все свое знание в чарах, не могла противиться дивной силе Вяйнямёйнена и заснула вместе с другими. Вскоре вся Похъёлы обратилась в спящее царство, от одного конца ее и до другого разносилось ветром только тяжкое храпение множества людей, погруженных в непробудный сон - все было тихо; ничто не двигалось...

И вот направились наши герои к той медной горе, в которой, за девятью дверями, за девятью замками, хранилось бесценное Сампо. Первая дверь была заперта не замком, а крепким словом могучей волшебницы Лоухи: ее-то и было труднее всего отпереть. Но мудрый певец финнов подошел к ней, тихо пропел какую-то песенку, и двери обрушились сами собой. Все другие отворил кузнец, смазав сальцем их края и петли, чтобы двери не запели, чтобы петли не скрипели. Войти внутрь горы первый вызвался Лемминкяйнен:

- Уж я вам все справлю как следует, - говорил он, - я вам вынесу Сампо как есть, и с пестрой его крышкой!

- Ступай, - сказал ему, посмеиваясь, Вяйнямёйнен.

И вошел в гору Лемминкяйнен; однако, сколько ни бился, сколько ни напрягал сильных рук, сколько ни упирался в землю крепкими ногами самонадеянный удалец, Сампо не двигалось с места, даже пестрая крышка его не шевелилась. И не диво! Ведь оно в горе пустило корни в глубь земли на девять сажен.

Пришлось Лемминкяйнену пуститься на хитрости. В большой плуг впряг он громадного вола, которого Лоухи откармливала для свадьбы своей второй дочери. Славный был вол, жирный и гладкий, рогау него в сажень длиной, а морда и втрое длиннее, само собой, что и сила была в нем большая. Его-то заставил Лемминкяйнен выпахать из земли глубокие корни Сампо; и действительно, вскоре Сампо в горе заколебалось и свалилась с него пестрая крышка...

Иллюстрация из книги "Под звон мечей", 1907

Тут, уж не раздумывая долго, и Вяйнямёйнен, и Илмаринен подскочили к Лемминкяйнену, втроем взвалили на спины бесценное Сампо и бегом пустились с ним к берегу. Вот они его бережно уложили на дно своего судна, вот прикрыли крышкой, как было прикрыто оно прежде, в горе, вот, наконец, отвалили от берега - и снова пошли плескаться пенистые волны о крутые бока их быстрокрылой ладьи.

- Куда же мы теперь повезем Сампо? - спросил Илмаринен.

- Я знаю куда! - отвечал ему мудрый Вяйнямёйнен. - Туда свезем его, на тот гористый, покрытый вечными туманами остров, на котором растут дремучие, девственцые леса, на котором ни разу не бывала нога человеческая и не стучали мечи! Там будет ему спокойно, там может оно навеки остаться! Сказав это, Вяйнямёйнен встал со скамейки и, весело взглянув в тот край, где лежали родные, дорогие ему берега, обратился и к морю, и к ветрам, и к ладье своей:

Быстрокрылый мой челпочек,
Повертись лицом, к отчизне,
А спиною к злой чужбине!
Надувай мой парус, ветер!
Погоняй скорей нас, море!
Помогай и нашим веслам,
И в корму толкай сильнее;
Сокращай нам путъ далекий,
По своей равнине гладкой!

Так плыли они по шумящему морю, и всё, казалось, благоприятст-вовало им: и погода, и ветер попутный, и быстрый бег легкого судна. Но вот вздумалось Лемминкяйнену послушать песен Вяйнямёйнена, и стал он просить его:

- Спой нам что-нибудь веселое, мудрый Вяйнямёйнен!

- Не годится петь веселые песни на волнах неверного моря, - отвечал тот, - ведь берег родимый еще далеко, ведь мы еще не знаем, что с нами будет?

- Как? Неужели тебе не хочется петь? - возразил мудрому певцу ветреный Лемминкяйнен. - Теперь, когда исполнилось наше общее желание, когда мы овладели наконец дивным сокровищем, которое никто уж от нас не отнимет, теперь тебе не хочется петь? Я тебя не понимаю: видно, ты уж очень состарился!

- Да можем ли мы сказать, что никто у нас не отнимет Сампо? Я не радуюсь, потому что петь от радости молено тогда, когда дело оконче-но, когда уж знаешь наверное, что тебя ожидает. Я запою, когда увижу перед собой двери родного дома, а теперь и тебе петь не советую.

Не послушался Лемминкяйнен умного совета, затянул нескладную песню, заголосил во все горло, да так еще нестройно, бестолково, что и слушать было противно после дивных песен старого Вяйнямёйнена.

И вот заслышала его дикую песню на море цапля, заслышала и полетела, да на лету еще и сама от испуга стала испускать дикие, неистовые вопли, которые далеко разносились ветром во все стороны. На беду, цапля эта полетела прямо в Похъёлы, и от ее-то жалобных воплей проснулась там сначала сама Лоухи, а потом и все ее подданные.

Прежде всего Лоухи бросилась к себе в дом, видит - все на своем месте, ничто не тронуто могучими врагами. Потом побежала она к той медной горе, в которой было спрятано бесценное Сампо. Приходит к горе и видит, что все замки посбиты, все двери поразломаны, а от Сампо и следа не осталось.

После того она поспешно стала собираться в погоню за Вяйнямёйненом, велела изготовить для этого особое судно, велела вооружиться всем, кто только был в состоянии носить оружие.

И вот всемогущий бог Укко, исполняя просьбу злой ведьмы Лоухи, сначала наслал на путников такой туман, какого никогда еще никому и видеть не случалось. Все скрылось от глаз их, все покрылось сплошной белой пеленой: не было возможности двинуться ни взад, ни вперед. Но Вяйнямёйнен не потерялся, вынул свой острый меч да и стал им просекать путь в тумане; насколько просечет, настолько и судно подвинется...

И все бы это ничего, да в тумане они на подводный камень наткнулись. Одним ударом вышибло в судне несколько досок, открылась течь, стала заливаться в судно вода. Перепугались все спутники Вяйнямёйнена; завопил, заплакал Илмаринен, стал пенять на себя, что решился вверить жизнь свою зыбкой ладье и пуститься в дальние странствования по коварному морю. Один Вяйнямёйнен не потерялся; быстро починил он судно, забил новыми досками все дыры и мужественно ожидал новых бед.

Вот наконец нагрянула на них буря; все небо затянуло черными, свинцовыми тучами, ветры со всех концов вселенной стали дуть с ужасающей силой, поднялись высоко пенистые гребни гордых волн, послышались свист и шум... Молнии разрывали небо на части, на минуту все обливали ослепительно ярким светом, от которого наступавшая после того темнота преграждала путь нашим странникам. И все бы это ничего. Да на беду, одна из волн, плеснув через край ладьи, увлекла за собой в воду волшебные кантеле Вяйнямёйнена, и чуть только они коснулись поверхности моря, как водяные целой толпой выскочили со дна морского, бросились на кантеле, стали их вырывать другу друга и, наконец, утащили в бездонную глубину... Ту уж и Вяйнямёйнен не выдержал, заплакал.

- Прощайте, - молвил он, - мои гусельки, прощайте, мои сладкоголосые! Не нажить мне больше таких, не играть мне больше песен, какие мне на вас случалось игрывать!