Изложение: Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Господа ташкентцы. Картины нравов.
Изложение: Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Господа ташкентцы. Картины нравов.
Вся
книга построена на границе аналитического, гротескового очерка и сатирического
повествования. Так что же это за креатура — ташкентец — и чего она жаждет? А
жаждет она лишь одного — «Жрать!». Во что бы то ни было, ценою чего бы то ни
было. И Ташкент превращается в страну, населенную вышедшими из России, за
ненадобностью, ташкентцами. Ташкент находится там, где бьют по зубам и где
имеет право гражданственности предание о Макаре, телят не гоняющем, то есть —
везде. Ташкент существует и на родине, и за границею, а истинный Ташкент — в
нравах и сердце человека. И хотя, с одной стороны, куда ни плюнь, везде у нас
ташкентцы, с другой — стать ташкентцем не так уж и просто. В большинстве
случаев ташкентец — это дворянский сын, образование его классическое, причем
испаряется оно немедленно по оставлении школьной скамьи, что отнюдь не мешает
ташкентцу быть зодчим и дерзать, ибо не боги горшки обжигали.
Тут
лицо повествующее переходит к своему личному опыту, вспоминает о своем
воспитании в одном из военно-учебных заведений. Основы образования сводятся к
следующему: в стране своих плодов цивилизации нет; мы должны их только
передавать, не заглядываясь на то, что передаем. Для исполнения сего
благородного дела герой направляется конечно же в Петербург, где попадает на
прием к Пьеру Накатникову, своему бывшему однокашнику, лентяю и олуху,
достигшему степеней известных. Тут проясняются основные принципы
цивилизаторской деятельности: русский становой и русская телега; а главное —
ташкентец получает в казначействе деньги на казенные просветительские нужды;
садится в поезд и… приходит в себя то ли в Тульской, то ли в Рязанской губернии
— без денег, без вещей; ничего не помнит, кроме одного: «я пил…».
Ну
что же, теперь хоть свои, российские губернии цивилизовать бы, если не удается
это проделать с зарубежными. С этой целью на клич генерала: «Ребята! с нами
Бог!» — в летний Петербург, терзаемый наводнением (Петропавловская крепость,
последний оплот, сорвалась с места и уже уплывала), собрались
ташкентцы-старатели.
Отбор
годных шел по национально-вероисповедальному признаку: четыреста русских,
двести немцев с русскими душами, тридцать три инородца без души и тридцать три
католика, оправдавшихся тем, что ни в какую церковь не ходят. Начинается
ассенизаторская работенка: пужают стриженых девиц на Невском проспекте; по
ночам врываются в квартиры к неблагонамеренным, у которых водятся книги, бумага
и перья, да и живут они все в гражданском браке. Веселье неожиданно
прерывается, когда ташкентец по ошибке порет статского советника Перемолова.
Следующие
экземпляры ташкентцев автор характеризует как относящихся к подготовительному
разряду. Так, у Ольги Сергеевны Персияновой, интересной вдовы, упорхнувшей в
Париж, растет сын Nicolas, чистая «куколка», которого воспитывают тетенька и
дяденька с целью сделать из него благородного человека. Как убеждается
маменька, вернувшись восвояси и застав свою «куколку» в уже более-менее зрелом
возрасте, цель с успехом достигнута. Но в полной мере credo юного отпрыска
разворачивается в имении Перкали, куда он приезжает на летние каникулы и где
сходится с соседом, немногим старше него, Павлом Денисычем Мангушевым. Молодой
ташкентец и с маменькой уже разворачивает свои лозунги и транспаранты:
революций не делаю, заговоров не составляю, в тайные общества не вступаю,
оставьте на мою долю хотя бы женщин!.. Нигилисты — это люди самые пустые и даже
негодяи… нигде так спокойно не живется, как в России, лишь бы ничего не делать,
и никто тебя не тронет… В компании же матереющего ташкентца, проповедующего,
что они, помещики, должны оставаться на своем посту, оттачиваются, за обедом и
возлияниями, за осмотром конюшни, и другие формулировки: наши русские более к
полевым работам склонность чувствуют, они грязны, но за сохой — это очарование…
Но каникулы кончаются, кое-как завершается и ненавистная учеба, маменька покупает
экипаж, мебель, устраивает квартирку — «сущее гнездышко», откуда и раздается
ташкентский грай, обращенный к неведомому врагу: «А теперь поборемся!..»
И
на сцену вылетает новый тип ташкентца с этикеткой «палач». Персона эта — один
из воспитанников закрытого учебного заведения для детей из небогатых дворянских
семей, и действие разворачивается в конце 30-х гг. «Палачом» же Хлынова
прозвали потому, что, узнав, что начальство собирается его отчислить за
невиданную леность, он подал прошение об определении его в палачи куда угодно
по усмотрению губернского правления. И правда, мера жестокости и силы у этого
несчастного тупоумного невиданные. Соученики его трепещут и вынуждены делиться
с ним провизией, учителя же, пользуясь тем, что Хлынов сам трепещет всякого
начальства, измываются над ним нещадно. Единственный приятель Хлынова —
Голопятов по прозвищу «Агашка». Вместе они стоически переносят еженедельные
порки, вместе проводят рекреации, то нещадно мутузя друг друга, то делясь
опытом, кто из дядек как дерет; то впадая в унылое оцепенение, то распивая
сивуху где-нибудь в темном углу. Родные вспоминают о Хлынове только перед
началом летних каникул, тогда и забирают его в усадьбу, стоящую посередине села
Вавилова.
Помимо
отца и матери «Палача», Петра Матвеича и Арины Тимофеевны, там живут еще два их
сына-подростка, старый дедушка Матвей Никанорыч и братец Софрон Матвеич.
Семейство подозревает, что дед где-то прячет свои деньги, следит за ним, да
выследить ничего не может. За Петром Матвеичем держится слава лихого исправника,
но из своих рейдов-налетов в дом притащить он ничего не умеет. «Рви!» —
наставляет Хлынов-старик Хлынова-отца. «…Я свои обязанности очень знаю!» —
отвечает на это Петр Матвеич. «Палач» с радостью уезжал из дома в учебное
заведение: уж пусть лучше чужие тиранят, чем свои. Но теперь он лелеет одну
надежду — покончить с ненавистной учебой и устроиться на военную службу. За
такое вольнодумие и непослушание папенька дерет его как сидорову козу.
Экзекуция поражает всех домашних. «Палач» притворяется, будто и он удручен; на
самом же деле с него как с гуся вода. Вернувшись в учебное заведение, «Палач»
узнает, что «Агашку» опекун отдает в полк. Дружества ради «Агашка» решает
помочь приятелю. Вместе они дебоширят так, что через несколько недель их
исключают. Радостные и возбужденные, они подбадривают друг друга: «Не
пропадем!»
Ташкентец
из следующего очерка, по видимости, во всем противоположен «Палачу» и «Агашке».
Миша Нагорнов — поздний сын статского советника Семена Прокофьевича и его
супруги Анны Михайловны, с раннего детства и до своего вступления в
самостоятельную жизнь всегда, во всем и везде радовал и утешал родителей,
наставников, учителей, товарищей. Чем более вырастал Миша, тем благонравней и
понятливей он становился. В раннем детстве набожный, в школе всегда первый
ученик — и не почему-либо, а просто для него это было радостно и естественно.
Судебная реформа по времени совпала с последними годами учебы Михаила
Нагорнова. Молодые люди развлекаются тем, что представляют судебное заседание с
присяжными, прокурором, адвокатом, судьями. Нагорного так и тянет пойти по
адвокатской дорожке, денежной, блестящей, артистической, хотя он понимает, что
солидней, да и благонадежней, с государственной точки зрения, прокурорская
карьера. К тому же и отец категорически требует, чтобы сын стал государственным
обвинителем. Легкость и доступность карьеры, обильный и сытный куш — все это
отуманивает головы еще не доучившихся ташкентцев. Рубль, выглядывающий из
кармана наивного простеца, мешает им спать. Наконец сдан последний экзамен;
будущие адвокаты и прокуроры, усвоившие уроки демагогии и беспринципности (лишь
бы урвать свой жирный кусок), рассыпаются по стогнам Петербурга.
Герой
последнего жизнеописания, Порфиша Велентьев, — ташкентец чистейшей воды, вся
логика его воспитания и образования подводит его к совершенному умению из
воздуха чеканить монету — он выступает автором проекта, озаглавленного так: «О
предоставлении коллежскому советнику Порфирию Менандрову Велентьеву в
товариществе с вильманстрандским первостатейным купцом Василием Вонифатьевым
Поротоуховым в беспошлинную двадцатилетнюю эксплуатацию всех принадлежащих
казне лесов для непременного оных, в течение двадцати лет, истребления». Отец
Порфирия, Менандр, получил блестящее духовное образование, но пошел не в
священники, а воспитателем в семью князя Оболдуй-Щетина-Ферлакур. Благодаря
княгине пообтесался, а позже получил весьма выгодное место чиновника,
облагающего налогами винокуренные заводы. Женился на троюродной племяннице
княгини из захудалого грузино-осетинского рода князей Крикулидзевых. И до, и
после женитьбы Нина Ираклиевна занималась спекуляцией на купле-продаже
крестьян, отдаче их в солдаты, продаже рекрутских квитанций, покупке на своз
душ. Но главными учителями Порфиши Велентьева в обретении наживательных навыков
стали мнимые маменькины родственники, Азамат и Азамат Тамерланцевы. Они так
ввинчиваются в обиход дома, семьи, что никакой метлой их потом вымести
невозможно. Слуги их почитают за своих, Порфише они показывают фокусы с
появлением-исчезновением монеток, детский слабый отзвук их картежного шулерскою
заработка. Другое потрясение молодого Велентьева — уроки политэкономии, которые
он получает в своем учебном заведении. Все это заставляет его смотреть с
презрением и свысока на наивные, по новейшим временам, усилия родителей. И уже
Менандр Семенович Велентьев чует в сыне, с его наивнейшими способами накопления
богатств, реформатора, который старый храм разрушит, новый не возведет и
исчезнет.