Статья: Интерпретация темы безумия в русской литературе первой половины XIX века
Статья: Интерпретация темы безумия в русской литературе первой половины XIX века
Интерпретация темы безумия в русской литературе первой половины XIX века
Тема безумия – одна из сквозных тем в литературе. Она всегда
вызывала к себе интерес не только в силу непонятности феномена безумия, но и в
силу того, что была постоянным и необходимым фактором литературного процесса,
актуализируясь в эпохи “эпистемологического беспокойства” и стимулируя
разработку новых литературных форм.
Объектом нашего исследования является тема безумия в русской
литературе первой половины XIX века. Выбор данного
периода обусловлен переходным характером этого этапа развития русской
литературы, что связано со сменой литературных направлений и, соответственно, с
ломкой старых систем и представлений и поиском новых. В рассматриваемый период
сталкиваются разные подходы к пониманию безумия: литературный,
научно-медицинский, бытовой. Мы обратимся к анализу особенностей интерпретации
темы безумия в следующих произведениях: “Двойник, или Мои вечера в Малороссии”
А. Погорельского, “Блаженство безумия” Н.А. Полевого, “Русские ночи” В.Ф.
Одоевского, “Записки сумасшедшего” Н.В. Гоголя, “Двойник” Ф.М. Достоевского.
Выбор произведений обусловлен их показательностью для рассматриваемого периода,
а в случае с “Записками сумасшедшего” Гоголя и “Двойника” Достоевского –
знаковостью, этапностью для разработки темы безумия. Все произведения представляют
собой “реплики” в процессе большого диалога о безумии, развернувшегося в
литературе первой половины XIX века.
Проблема безумия является объектом
историко-культурологического анализа в фундаментальных работах М. Фуко “История
безумия в классическую эпоху” и Д.С. Лихачева “Смех в Древней Руси”. Изучению
патографического дискурса посвящена монография К.А. Богданова “Врачи, пациенты,
читатели: патографические тексты русской культуры XVIII
– XIX веков”. В рамках аналитической философии над
проблемой безумия размышляет В.П. Руднев в работе “Диалог с безумием”.
Попытку дать целостную картину осмысления темы безумия в
русской литературе представляет собой работа чешского исследователя И.
Поспишила “Феномен безумия в русской литературе XIX – XX веков”. Развитие темы безумия в русской литературе XIX – XX вв. прослеживает Р.Г.
Назиров в статье “Фабула о мудрости безумца в русской литературе”. Феномену
“петербургского безумия” посвящена статья С.Г. Бочарова с одноименным
названием. Литературоведческий и культурологический подходы к изучению проблемы
безумия реализуются в статье Н.Г. Федосеенко “Мотив безумия в русской
литературе и действительности 1830 – 1840-х годов”.
Цель данной статьи – проследить, как изменяется
интерпретация темы безумия в литературе первой половины XIX
века, и выявить причины происходящих изменений. На наш взгляд, эволюция темы
безумия в литературе данного периода обусловлена изменением аспектов ее
рассмотрения, вызванным, с одной стороны, процессом десакрализации безумия в
результате развития научной психиатрии, с другой стороны – переходом от
романтизма к реализму.
Возникновение романтизма с характерным для него культом
иррационализма и повышенным интересом к проблеме безумия стало реакцией на
плачевные результаты главного “детища” эпохи Просвещения – Великой французской
революции 1789 – 1794 гг. Разочарование в идеалах Просвещения породило
недоверие к созидательным возможностям разума и вызвало всплеск интереса к
разного рода иррациональным явлениям (к гаданиям, спиритизму, магнетизму,
оккультизму и т.п.), что часто происходит в переходные, нестабильные эпохи.
Изменившиеся представления человека о мире обусловили резкую вспышку интереса к
феномену безумия в рассматриваемый нами период.
Актуализации проблемы безумия способствовали и особенности
русской общественной жизни: безумцами нередко объявляли неугодных власти людей,
как, например, это произошло с П.Я. Чаадаевым, которого Николай I объявил сумасшедшим после выхода в “Телескопе” его
“Философического письма” (1836).
Для литературы романтизма тема безумия стала одной из
ключевых, знаковых тем. Это объясняется, на наш взгляд, тем, что в
романтической концепции бытия безумие занимает важное место, что обусловлено
спецификой восприятия романтиками мира, человека, истинного знания.
Основополагающим для романтизма является принцип двоемирия,
подразумевающий разделение мира на две сферы: сферу реального и сферу
идеального. Сфера реального – это действительный, повседневный мир, который
является лишь фикцией, обманом, видимостью бытия. Сфера идеального – это высший
мир, единственно настоящий, в котором раскрывается подлинная сущность бытия.
Понять и объяснить высший мир с помощью разума невозможно: на первый план в
романтической гносеологии выходит чувственное познание, присущее лишь неординарной,
талантливой личности, творцу, способному оторваться от повседневной
действительности. Будучи тесно связанным с проблемой познания и понимания
окружающего мира, безумие в литературе романтизма осмысливается как
эпистемологическая проблема и понимается как форма истинного, духовного знания,
противопоставляемого ложному бездуховному знанию, постигаемому рациональным
путем.
Понимая безумие подобным образом, романтики актуализируют
античную и средневековую традицию сакрализации безумия, суть которой выражена в
словах Платона: “Бог уделил пророческий дар человеческому умопомрачению”, и
лишь безумец может быть причастен “истинному пророчеству” [1, с.237]. Эпоха
Просвещения с ее тотальной ориентацией на разум лишила безумие ореола святости,
поместив его в круг человеческих пороков и определив как “заблуждение ума” [2,
с.63]. Романтики не только реабилитировали безумие и актуализировали данную
тему в литературе, но и привнесли новые оттенки смысла в интерпретацию самого
феномена.
В романтической литературе была разработана новая формула
безумия. “Романтическое безумие” часто сводилось “к набору поверхностных
штампов” с характерным делением на “мужское” и “женское” [3, с.35]. Героинь
потрясения страсти чаще всего приводили к трафаретному концу: горячка, бред, безумие,
смерть. Героям доставалось “высокое” безумие: “экстатический бред провидца или
творца” [3, с.37]. В большинстве случаев сумасшествие героя было “метафорой,
раскрывающей социальную трагедию несовместимости идеала и действительности”,
хотя иногда соединялось и с “действительной психической ненормальностью” [4,
с.118].
Несмотря на условность изображения в литературе романтизма
безумие впервые приобрело художественно выразительную функцию, будучи социально
мотивированным. Сущность “романтического безумия” – в конфликте между гением и
непонимающей его толпой. С одной стороны, безумие – это результат беспредельных
мучений человека (от непонимания окружающих, несчастной любви и т.п.), с другой
стороны – блаженство, открывающее человеку дорогу в идеальный, духовный мир.
Симпатии романтиков всецело на стороне гениального безумца: “смешной и
презренный в глазах толпы, безумец на деле стоит неизмеримо выше ее, он мученик
идеала и alter ego самого романтического поэта” [5, с.94]. Безумие
привлекает романтиков заложенной в нем возможностью приобщения к высшей форме
внутренней свободы.
Вместе с тем, в первой половине XIX
века проявилась тенденция к десакрализации безумия, что было связано с
развитием отечественной и зарубежной психиатрии, рассматривавшей безумие как
душевную болезнь.
Уже в 20-е гг. в России появляются первые переводные и
оригинальные работы по психиатрии. Так, в 1829 году в русском переводе выходит
книга Ф. Пинеля “Врачебно-философское начертание душевных болезней”. Основной
мыслью этого сочинения является предположение автора о том, что порой сложно
отличить сумасшедшего человека от психически здорового: “Способность судить
одна и та же в человеке помешанном и имеющем полный рассудок. Способность
сближать идеи по их существенным видимым законам сходства одинакова в том и
другом” [Цит. по: 6,c.91].
В 1834 году в России появляется первое оригинальное
сочинение по психиатрии – “Душевные болезни, изложенные сообразно началам
нынешнего учения психиатрии в общем и частном, теоретическом и практическом содержании”
доктора медицины Петра Бутковского. В сочинении условно выделяются две части:
историческая и теоретическая. В исторической части приведены примеры душевных
заболеваний мифологических и библейских героев (например, Эвридики, которую
Орфей излечил от меланхолии). Первыми психиатрами Бутковский называет Сократа,
Пифагора и Платона. В теоретической части работы предлагается классификация
известных в то время типов безумия. Несмотря на попытку автора дать феномену
безумия научно-медицинское объяснение, в работе П. Бутковского заметно ощутим
литературный подтекст: сказывается влияние романтической и предшествующих ей
традиций разработки проблемы сумасшествия.
Таким образом, историко-культурная ситуация, сложившаяся в
России первой половины XIX века, актуализировала
проблему безумия, сделав ее объектом не только специального, психиатрического,
но и художественного исследования, что отразилось в большом количестве
литературных произведений, посвященных безумию как особому культурному
феномену.
На повесть А. Погорельского “Двойник, или Мои вечера в
Малороссии” (1828) заметное влияние оказала переходность литературной эпохи:
повесть была создана в период зарождения в русской литературе романтизма и
отразила движение писателя, не чуждого идеям Просвещения, от сентиментализма к
новой системе мировоззрения.
В повести Погорельского представлено безумие не только в
узком смысле слова (как психическое заболевание), но и в широком (как
отсутствие нормы/закона в развитии мира и в жизни человека). В “Двойнике” безумие
выступает как одна из форм постижения и объяснения мира, отражая, вместе с тем,
эпистемологическую ситуацию философской неуверенности автора, его стремление
разобраться в сложившейся ситуации и справиться с внутренним кризисом путем
изображения раздвоенности своего сознания.
В трех из четырех вставных новелл повести безумие является
результатом несчастной любви и душевных переживаний. Изидор, герой новеллы
“Изидор и Анюта”, сходит с ума от горя, потеряв свою возлюбленную. В “Пагубных
последствиях необузданного воображения” безумие Алцеста становится результатом
душевного потрясения: прекрасная невеста героя оказывается куклой-автоматом.
Полковник из новеллы “Путешествие в дилижансе” сходит с ума от горя и угрызений
совести, убив воспитавшую его обезьяну Туту.
Безумие в повести мотивируется по-разному: во-первых,
наличием в жизни необъяснимых, непостижимых до конца явлений; во-вторых, сменой
ценностных ориентиров в обществе, повлекшей за собой всплеск интереса к
иррациональному; в-третьих, формой художественной условности в произведении.
Таким образом, в повести Погорельского тема безумия
трактуется в духе романтической традиции: как результат несчастной любви в двух
первых случаях и как наказание за совершенное против своей совести преступление
– в последнем. При этом, безумие героев Погорельского становится сюжетной
развязкой и не изображается как психическое заболевание, а является эвфемизмом.
Погорельский проходит мимо медицинских представлений о безумии, опираясь на
бытовую традицию понимания сумасшествия как результата несчастной любви и
душевных страданий.
В повести Н.А. Полевого “Блаженство безумия” (1833)
сумасшествие интерпретируется в русле романтического понимания этой проблемы, о
чем свидетельствует название произведения. Присущая повести неоднозначность
трактовки темы безумия объясняется положенным в основу произведения принципом
двоемирия. Главный герой повести, безумец Антиох одновременно живет в реальном,
обыденном мире и в мире идеальном. Отсюда, с точки зрения носителя обыденного
сознания, безумие Антиоха – это психическое заболевание, которое надо лечить. В
этом случае идеи героя о существовании “до-бытия земного” воспринимаются как
бред больного сознания. Однако с позиции человека, приобщенного к высшему миру
идей, безумие Антиоха – форма единственно возможного, истинного знания о мире.
В этом случае справедливы слова Антиоха о том, что им разгадана “тайна бытия”
[7, с.113]. С этой позиции прав друг Антиоха Леонид, утверждающий, что человек,
руководствующийся умом, слеп, а Антиох в своем безумии разрешил “загадку жизни
человеческой” [7, с.113].
В рассуждениях Леонида о безумии нашел отражение присущий
современникам Полевого скептицизм по отношению к способности медицины вылечить
душевные болезни: “Лечить можно только то, на что известны лекарства; но целый
мир лекарей до сих пор не умеет лечить душевных болезней. Бедные медики
заботятся только о теле и производят опыты только над трупами телесными.
<…>; но кто мог когда-нибудь разанатомировать труп души и сказать, чем
можно пособить в той или другой душевной болезни? “ [7, с.119].
В “Блаженстве безумия” автор пытается изобразить
сумасшествие Антиоха и как психическое заболевание. После смерти своей
возлюбленной герой действительно впадает в состояние, которое уже и не
воспринимается Леонидом иначе как болезнь: “Подле смертного одра ее сидел мой
друг – в явном помешательстве…” [7, с.127]. Доктора, выслушав историю Антиоха,
выносят вердикт: “сумасшествие особенного рода” [7, с.131] и помещают Антиоха в
дом умалишенных. Однако излечению его болезнь не поддается и Антиох умирает
спустя год после смерти Адельгейды.
Поскольку в авторском понимании безумие является видом
эзотерического знания, в повести Полевого на первый план выдвигается трактовка
безумия как высшего блага.
В состав философского романа В.Ф. Одоевского “Русские ночи”
(1844) вошли произведения, написанные преимущественно в 30-х гг. для книги “Дом
сумасшедших”, которая должна была стать “монументальным памятником гениальным
безумцам” [8, с. 193]. Но “Дом сумасшедших” так и не был завершен, а написанные
новеллы автор включил в роман “Русские ночи”, концепция которого существенно
изменилась. В “Русских ночах” тема безумия, будучи помещенной автором в
контекст важнейших философских проблем, приобрела новое звучание.
Герои романа знакомятся с записками друзей-путешественников,
обратившихся в поисках истины к жизни людей “великих, или… сумасшедших”, чтобы
“в этих людях поискать разрешения тех задач, которые до сих пор укрывались от
людей со здравым смыслом” [9, с.26]. Истории о безумцах предварены рассуждением
автора о природе сумасшествия. “Состояние сумасшедшего не имеет ли сходства с
состоянием поэта, всякого гения-изобретателя? “ – задается вопросом Одоевский,
анализируя в подтверждение справедливости своего предположения механизм зарождения
новой мысли, когда “все понятия, все чувства” творца “собираются в один фокус”
[9, с.25]. Писатель считает, что “нет ни одного великого человека, который бы в
час зарождения в нем нового открытия, когда еще мысли не развернулись и не
оправдались осязаемыми последствиями, не казался сумасшедшим” [9, с.25].
Безумие понимается Одоевским как своеобразный двигатель в развитии
человечества.
В “Русских ночах” собраны различные виды безумия, и каждый
из них трактуется автором по-своему. Прежде всего, это творческое безумие,
которое рассматривается в новеллах “Последний квартет Бетховена”, “Opere del
Cavaliere Giambattista Piranesi”, “Импровизатор” и
“Себастиан Бах”.
Безумие Бетховена осмысляется автором в русле традиционной
романтической идеи о “высоком безумии” гения, непонятого окружающей его толпой.
Архитектор Пиранези – тоже гений, но злой. Он наказан безумием за бессмысленное
расточительство таланта. Карой за превращение творческого процесса в
механическую работу становится безумие импровизатора Киприяно. В новелле
“Себастиан Бах” роль романтического безумца отведена органному мастеру
Албрехту. Сам же Бах выглядит странным (но не безумным) в глазах окружающих
из-за своей одержимости искусством. Особым видом безумия автор наделяет
Магдалину, жену Баха. Магдалина, имеющая итальянские корни, после знакомства с
итальянцем Франческо загорается страстью к итальянским песням. Бах называет
жену сумасшедшей. Но безумие Магдалины имеет новые черты: оно осложнено
“биологическим мотивом “голоса крови” и идеей инстинктуального чувства как
одной из форм самопознания” [8, с.264]. Интерпретируя тему безумия в таком
ключе, Одоевский пытается научно осмыслить проблему сумасшествия, обнаружить
его истоки на уровне “бессознательного чувства” [9, с. 199]. М.А. Турьян определяет
этот вид безумия как безумие “биологическое” [8, с.264].
Проблема социального безумия рассматривается в записках
экономиста и в новелле “Город без имени”. В центре новелл “Последнее
самоубийство” и “Город без имени” – общественные системы, одержимые безумием, в
основу организации которых положены нелепые идеи. По мнению В.Ф. Одоевского,
социальное безумие указывает на отклонение человечества от истинного пути
развития.
“Русские ночи” В.Ф. Одоевского – это своеобразная
энциклопедия безумия, в которой автор не только систематизировал представления
своих предшественников о проблеме сумасшествия, но и внес существенные
изменения в традиционную романтическую трактовку темы безумия. Во-первых,
Одоевский переосмыслил проблему творческого безумия, указав на душевную
ущербность, односторонность гения. Во-вторых, писатель одним из первых поставил
вопрос о социальном безумии. В-третьих, Одоевский изобразил так называемых
социальных безумцев, сумасшествие которых стало следствием ненормального
устройства окружающего их мира. Кроме того, Одоевский выдвинул идею
биологического безумия, пытаясь объяснить феномен безумия с научной точки
зрения.
Повесть Н.В. Гоголя “Записки сумасшедшего” (1834)
представляет собой качественно новый этап в разработке темы безумия в русской
литературе. Еще В.Г. Белинский отметил удивительную точность изображения
Гоголем процесса помешательства Поприщина, главного героя “Записок
сумасшедшего”, назвав повесть “психической историей болезни” [10, с.174].
Несмотря на это известно, что на вопрос своего врача А. Тарасенкова об
использовании при работе над повестью подлинных записок душевнобольных или
наблюдений над ними Гоголь ответил отрицательно [11, с.287]. Однако писатель не
был безразличен к достижениям психиатрии своего времени. Так, например,
известен факт его знакомства с печатавшимися в “Северной пчеле” отрывками из
“Рассуждений о лечении умалишенных доктора Левенгайна”, в которых описывались
случаи, когда больные воображали себя Королем, Ангелом, Богом [12, с.149]. По
мнению А. Белого, “Записки сумасшедшего” были “навеяны разговорами о фактах
быта душевнобольных” [13, с.58], возможно, связанных со статьями о жизни
пациентов петербургского сумасшедшего дома, опубликованными в феврале 1834 г. в
“Северной пчеле”.
Кроме того, в “Записках сумасшедшего” автор опирался и на
бытовые представления о безумии как о результате несчастной любви и несбывшихся
надежд. Титулярный советник Поприщин сходит с ума, потерпев фиаско в любви и не
добившись успехов в карьере. В таком случае безумие Поприщина представляет
собой “компенсаторную мечтательную модификацию реального быта”, но модификацию
“мнимую, субъективную, болезненную” [14, с.165]. Сумасшествие Поприщина – это
переход из мира реального в мир воображаемый, из объективного – в субъективный.
Использование фактического материала о жизни душевнобольных
и знакомство с медицинской литературой обусловило изображение Гоголем
сумасшествия Поприщина как “вполне патологического явления” [15, с.540],
ведущего к распаду личности. Однако, несмотря на онтологизацию и тематизацию
безумия, в “Записках сумасшедшего” не снимается проблема его непостижимости.
В “Записках сумасшедшего” Гоголь усиливает социальную
мотивировку безумия своего героя. Автор изображает социальное безумие,
порожденное ненормальным устройством общества, в котором человек с легкостью
превращается в “ноль”, в “черепаху” [11, с.157,163], а степень ценности
человеческой личности определяется его статусом в социальной иерархии.
Тесная взаимосвязь прослеживается между интерпретацией
Гоголем темы безумия в “Записках сумасшедшего” и романтическим безумием.
Первоначально повесть задумывалась как “Записки сумасшедшего музыканта”, но
затем музыканта заменил чиновник – произошло снижение “высокого” романтического
безумия. Вместе с тем, Гоголь дополнил романтическую трактовку безумия,
переосмыслив его в социальном аспекте, сделав способом изображения
ненормальности общественного устройства николаевской эпохи. Подобно
романтическому безумцу, Поприщин тоже обретает свободу – в поступках, мыслях и
словах. Так, он объявляет себя королем, освобождаясь тем самым от ненавистной
ему должности титулярного советника; он освобождается от унизительного
подхалимства, свойственного служащим департамента; наконец, он освобождается от
чувства робости перед “ее превосходительством” Софи. Однако освобождение
Поприщина далеко не полное. Даже в безумии ценность человеческой личности он
соотносит, прежде всего, с ее положением на социально-иерархической лестнице,
потому и провозглашает себя королем. Этим безумие Поприщина отличается от
романтического. В “Записках сумасшедшего” налицо инверсия романтической модели
“исключительный человек, носитель истинного знания – безумец в глазах
непонимающей его толпы”: происходит снижение героя, превращающегося из
исключительной личности в маленького человека, противопоставленного
ненормальному в своей античеловечности обществу. В повести “индивидуальное
сумасшествие … оборачивается сумасшествием коллективным – безумием социальных
порядков и ненадежностью идеологических конвенций” [16, с.265]. Тем не менее, в
“Записках сумасшедшего” сохраняется присущее романтической традиции понимание
безумия как формы истинного знания.
“Петербургская поэма” Ф.М. Достоевского “Двойник” (1846)
генетически связана с “Записками сумасшедшего” Гоголя. Главный герой “Двойника”
– титулярный советник Яков Петрович Голядкин – сходит с ума, подобно Поприщину,
“от амбиции” [17, с.31]. В “Двойнике” Достоевский с предельной с медицинской
точки зрения точностью изобразил постепенное нарастание сумасшествия Голядкина.
Это не было случайностью: в повести отразился интерес писателя к научной
психиатрии. По свидетельству врача С.Д. Яновского, уже в 40-е гг. Достоевский
увлекался чтением специальной медицинской литературы “о болезнях мозга и
нервной системы, о болезнях душевных и о развитии черепа по старой, но в то
время бывшей в ходу системе Галла” [18, с.163].
Вместе с тем, Достоевский социально мотивирует безумие
Голядкина, показывая обусловленность расстройства его психики ненормальным
устройством общества, в котором происходит обесценивание человеческой личности,
унификация, ведущая к всеобщему обезличиванию.
В “Двойнике” Достоевский поэтапно изображает процесс
помешательства Голядкина, начиная с изображения незначительных отклонений в
психике героя в главе I и заканчивая наступлением
полного безумия в конце главы XI. Внимание автора к
процессу углубления психической болезни Голядкина указывает на
заинтересованность Достоевского проблемой безумия в медицинском аспекте.
Уже в главах I – III
наблюдаются некоторые изменения в психическом состоянии Голядкина: герой
маниакально зациклен на идее готовящегося против него заговора; в его голове
“полнейший разброд и хаос” [19, с.128], что обусловливает неспособность
Голядкина объясниться с окружающими. На проблемы героя со здоровьем указывает и
посещение Голядкиным доктора. Изгнание Голядкина с бала в доме Берендеевых
наносит сильнейший удар по психике героя, подготавливая появление его двойника,
происки которого приводят в дальнейшем к полному помешательству Голядкина. В
главах VI – X происходит
постепенное углубление психического расстройства Голядкина: сначала он мучается
бессонницей (“Всю ночь провел он в каком-то полусне, полубдении…” [19, с.184]),
затем начинает бредить (объясняет появление двойника “интригой” врагов,
колдовством “немки одноглазой” [19, с. 191]). Полное помешательство героя
наступает в конце главы XI: он принимает пузырек с
лекарством за яд – расширяется круг врагов, среди которых оказывается теперь и
Крестьян Иванович, в последней главе увозящий Голядкина в сумасшедший дом.
Интерес писателя к безумию во многом объясняется
биографическими факторами. Больной эпилепсией, Достоевский жил в постоянной
тревоге за свое психическое здоровье, балансируя на грани между нормой и
патологией. Поэтому проблема безумия для него носит, прежде всего,
гносеологический характер. Пытаясь познать это явление, писатель изучает
литературу по психиатрии и анализирует безумие в своих произведениях,
сопереживая его со своими героями. Расценивая безумие как серьезное психическое
заболевание, Достоевский вместе с тем осознает зыбкость грани между нормой и
патологией, между здоровьем и болезнью. Безумие, по мнению Достоевского, по
своей сути непознаваемо.
Таким образом, в русской литературе первой половины XIX века наблюдается переход от условно-метафорического
изображения безумия в творчестве романтиков к медицински точному изображению
процесса помешательства в повестях Гоголя “Записки сумасшедшего” и Достоевского
“Двойник” с усилением социальной мотивировки сумасшествия героев. Интерес
Гоголя и Достоевского к проблеме безумия в психиатрическом аспекте обусловлен
личной судьбой писателей, которые, как известно, были потенциально больными
людьми; происходит онтологизация темы безумия у Гоголя и выдвижение
гносеологической проблематики в осмыслении темы у Достоевского. Изменения
философских и художественных акцентов в осмыслении темы безумия закономерно
отразились в поиске новых форм повествования и появлении нарратива безумия.
Список литературы
1. Платон.
Тимей / Платон // Соч.: в 2 т. – Л., 1960. – Т.2. – С.234 – 245.
2. Фуко,
М. История безумия в классическую эпоху / М. Фуко. – СПб.: Антей, 1998. – 624
с.
3. Дилакторская
О.Г. Фантастическое в “Петербургских повестях” Н.В. Гоголя / О.Г. Дилакторская.
– Владивосток: Изд-во Дальневосточн. ун-та, 1986. – 154 с.
4. Ванслов
В.В. Эстетика романтизма / В.В. Ванслов. – М.: Искусство, 1970. – 423с.
5. Назиров
Р.Г. Фабула о мудрости безумца в русской литературе / Р.Г. Назиров // Русская
литература 1870 – 1890 годов: сб. статей / Уральск. гос. ун-т; под ред. И.П.
Кувшиновой. – Свердловск, 1980. – С.94 – 107.
6. Федосеенко
Н.Г. Мотив безумия в русской литературе и действительности 1830 – 1840-х годов
/ Н.Г. Федосеенко // Материалы к Словарю сюжетов и мотивов русской литературы.
Интерпретация текста: Сюжет и мотив / Е.К. Ромодановская [и др. ]; под ред.
Е.К. Ромодановской. – Новосибирск, 2001. – Вып.4. – С.89 – 99.
7. Полевой
Н.А. Блаженство безумия / Н.А. Полевой // Избранные произведения и письма. –
Л., 1986. – С.89 – 134.
8. Турьян
М.А. Странная моя судьба. О жизни Владимира Федоровича Одоевского / М.А.
Турьян. – М.: Книга, 1991. – 398 с.
9. Одоевский
В.Ф. Русские ночи / В.Ф. Одоевский. – Л., 1975. – 234 с.
10. Белинский В.Г. О русской
повести и повестях г. Гоголя / В.Г. Белинский // Полн. собр. соч.: в 10 т. –
М., 1955. – Т.1. – С.138 – 175.
11. Гоголь, Н.В. Записки
сумасшедшего / Н.В. Гоголь // Собр. соч.: в 7 т. – М., 1984. – Т.3. – С.153 –
172.
12. Золотусский И.П. “Записки
сумасшедшего” и “Северная пчела” / И.П. Золотусский // Поэзия прозы / И.П.
Золотусский. – М., 1987. – 240 с.
13. Белый, А. Мастерство Гоголя
/ А. Белый. – М.: МАЛП, 1996.
14. Мелетинский Е.М. О
происхождении литературно-мифологических сюжетных архетипов / Е.М. Мелетинский
// Литературные архетипы и универсалии / Е.М. Мелетинский [и др. ]; под
ред.Е.М. Мелетинского. – М., 2001. – С.73 – 149.
15. Пумпянский Л.В. Гоголь /
Л.В. Пумпянский // Классическая традиция: Собрание трудов по истории русской
литературы / Л.В. Пумпянский. – М., 2000. – С.257 – 342.
16. Богданов К.А. Врачи,
пациенты, читатели: Патографические тексты русской культуры XVII – XIX вв. /
К.А. Богданов. – М.: ОГИ, 2005. – 504 с.
17. Достоевский Ф.М.
Петербургская летопись / Ф.М. Достоевский // Полн. собр. соч.: в 30 т. – Т.18.
– Л., 1984. – С. 20 – 42.
18. Яновский С.Д. Воспоминания о
Достоевском / С.Д. Яновский // Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников:
в 2 т. – М., 1964. – Т.1. – С.153 – 175.
19. Достоевский Ф.М. Двойник /
Ф.М. Достоевский // Полн. собр. соч.: в 30 т. – Т.1. – Л., 1972. – С.109 - 229.