Реферат: Детская субкультура: содержание, функции, значение в культуре
Реферат: Детская субкультура: содержание, функции, значение в культуре
Абраменкова В. В.
Социогенетический
анализ детской субкультуры, имеет большое значение для развития сознания и
личности ребенка, — детского сообщества, группы сверстников.
Детская
субкультура (от лат. sub — под и cultura — возделывание, воспитание, развитие)
— в широком значении — все, что создано человеческим обществом для детей и
детьми; в более узком — смысловое пространство ценностей, установок, способов
деятельности и форм общения, осуществляемых в детских сообществах в той или
иной конкретно-исторической социальной ситуации развития. В общечеловеческой
культуре детская субкультура занимает подчиненное место, и вместе с тем она
обладает относительной автономией, поскольку в любом обществе дети имеют свой
собственный язык, различные формы взаимодействия, свои моральные регуляторы
поведения, весьма устойчивые для каждого возрастного уровня и развивающиеся в
значительной степени независимо от взрослых.
Понятие
детской субкультуры возникло в последние десятилетия в связи с ростом
гуманизации и демократизации общественной жизни: Организацией Объединенных
Наций в 1959 г. принята "Декларация прав ребенка", 1979 г. объявлен
Годом ребенка, в 1989 г. по инициативе Польши была принята Международная
Конвенция о правах ребенка — все эти акты послужили поворотом общественного
сознания от понимания ребенка как существа, лишь "готовящегося стать
личностью", к признанию самоценности детства в развитии общечеловеческой
культуры и возможности участия детей в различных сферах общественной жизни.
Возникновение
детской субкультуры как целостного историко-культурного феномена обусловлено
половозрастной стратификацией общества, уходящей своими корнями в глубокую
древность, когда не прошедшие инициацию (особый обряд посвящения во взрослость)
члены общины объединялись для осуществления совместных форм жизнедеятельности,
тождественной взрослым. С развитием человеческого общества эти формы все более
автономизировались, делая переход от прямого подражания трудовым, бытовым и
ритуальным действиям взрослых — к игре как особой непродуктивной форме
активности, благодаря которой осуществляется управление собственным поведением
ребенка, его ориентация в смыслах человеческой деятельности и отношений (Д.Б.
Эльконин).
Содержание детской субкультуры.
Это
тот мир, который детское сообщество создавало "для себя" на
протяжении всего социогенеза, его составляют: традиционные народные игры
(хороводы, подвижные игры, военно-спортивные состязания и пр.); детский
фольклор (считалки, дразнилки, заклички, сказки, страшилки, загадки); детский
правовой кодекс (знаки собственности, взыскание долгов, мены, право старшинства
и опекунское право в разновозрастных группах, право на использование
грибного/ягодного места); детский юмор (потешки, анекдоты, розыгрыши,
поддевки); детская магия и мифотворчество ("колдовство" против
везучего, призывание сил природы для исполнения желания, фантастические
истории-небылицы); детское философствование (вопросы типа "почему",
рассуждения о жизни и смерти и пр.); детское словотворчество (этимология,
языковые перевертыши, неологизмы); эстетические представления детей
(составление веночков и букетов, рисунки и лепка, "секреты"); наделение
прозвищами сверстников и взрослых; религиозные представления (детские молитвы,
обряды).
Остановимся
на некоторых формах детской субкультуры. Это прежде всего игры, влияние которых
в процессе социализации трудно переоценить. Игра как школа произвольного
поведения "школа морали в действия" (А.Н. Леонтьев) и своеобразное
моделирование социальных отношений является ведущей деятельностью ребенка по
совершенствованию и управлению собственный поведением (Эльконин, 1978).
Важнейшее значение здесь приобретают групповые игры, носящие особый
интерактивный характер, предполагающие строгие правила, смену позиции в игровом
процессе, постановку себя на место другого. К ним относятся такие традиционные
для России игры, как <Лапта", "Горелки" "Казаки-разбойники",
"Жмурки", "Бояре" и многие другие (Детский поэтический
фольклор, 1995; Мир детства и.., 1996).
Некоторые
исконно детские игры вошли в неотъемлемую часть детской субкультуры, будучи до
того элементами карнавальной, игровой или ритуальной культуры взрослых. Такова,
к примеру, игра "Жмурки", которая у славян восходит к языческому
погребальному обряду (вряд ли случайно поэтому на языке криминальной
субкультуры "жмурики" — мертвецы, трупы). Черты собственно игры она
обрела сначала в забавах молодежи и лишь в 60-х гг. XIX в. перешла в детскую
игровую традицию. Поразителен в этой связи и социогенез известной в России и
широко распространенной до недавнего времени детской игры-хоровода, состоявшей
в следующем: мальчика сажают и поют:
"Сиди-сиди,
Яша,
Под
ореховым кустом,
Грызи-грызи,
Яша,
Орешки
каленые, милому дареные.
Чок-чок,
пятачок.
Вставай
Яша-дурачок,
Где
твоя невеста?
В
чем она одета?
Как
ее зовут и откуда привезут?"
Мальчик
должен с закрытыми глазами выбирать себе "невесту". Как показывает
историко-этнографическое исследование, загадочный Яша есть никто иной, как
архаичный ящер, а немудреная детская игра является трансформацией древнейшего
языческого обряда принесения девушек в жертву дракону-ящеру, зафиксированного,
кстати, и в многочисленных сказках (Рыбаков, 1981).
Многие
из детских игр вышли из календарных обрядов взрослых, по свидетельству
активного "реставратора" народных игр В.М. Григорьева:
"Прошедшие через века традиционные игры доносят до нас отголоски старинных
обычаев, элементы древних магических обрядов религиозных представлений разных
народов" (Григорьев, 1994. – С.35)
Подчеркнем
еще раз, что традиционная игра — не просто воспроизведение детским сообществом
исторически сложившихся отношений взрослых, а переосмысление им |этих отношений
и определения своего самобытного места в мире.
Творческая,
пристрастная переработка совокупного опыта предшествующих поколений в игре
является условием автономизации мира детства и возникновения широкого круга
феноменов детской субкультуры, таких, как различные жанры детского фольклора к
ним, в частности, относятся: считалки ("Аты-баты, шли солдаты, аты-баты -
на базар…"", "На златом крыльце сидели: царь, царевич, король,
королевич, сапожник, портной. Кто ты есть такой?..", "Вышел месяц из
тумана..." и др.) и другие формы жеребьевки; дразнилки (именные — для
мальчиков и девочек типа "Андрей -воробей, не гоняй голубей...", а
также дразнилки, высмеивающие детские недостатки и проступки: ябедничество,
хвастовство, глупость, плаксивость, жадность, например: "Жадина-говядина,
соленый огурец, по полу валяется, никто его не ест" или
"Плакса-вакса-гуталин, на носу горячий блин!"), благодаря которым
детское сообщество осуществляет функцию воспитания своих членов. Дразнилки
тренируют эмоциональную устойчивость и самообладание, умение отстаивать себя
при наладках сверстников в адекватной форме словесной самозащиты (ответить
дразнилкой-отговоркой) (Осорина, 1990).
Жанр
считалка является уникальным, не имеющим аналогов во взрослом фольклоре и
представляет собой вместе с жеребьевками (типа: "Матки, матки, чьи
заплатки — травка или булавка?") своеобразную прелюдию к игре, необходимый
ее атрибут и культурно оформленную реализацию параигровых отношений:
"Катилася
торба
С
великого горба.
В
этой торбе –
Хлеб,
соль, вода,
Пшеница.
Кто
с кем хочет
Делиться?"
Именно
благодаря считалке устраняются нежелательные конфликты в детской среде по
поводу игры и обогащается репертуар традиционных текстов.
По
определению М.В. Осориной, "детский фольклор - одна из форм коллективного
творчества детей, реализуемого и закрепляемого в системе устойчивых устных
текстов, передающихся непосредственно из поколения в поколение детей и имеющих
важное значение в регулировании их игровой к коммуникативной деятельности"
(Осорина, 1983. — С. 41). Фольклорная традиция, вобравшая в себя социальный и
интеллектуальный опыт многих детских поколений, предоставляет
ребенку-дошкольнику или младшему школьнику готовые способы решения жизненных
проблем в детском сообществе, а в подростковом возрасте — приобретение
психологической независимости от взрослых и отстаивание своей позиции.
Содержание
детской субкультуры может меняться в зависимости от возрастных характеристик
детей, например, если до 8 — 10 лет в детских сообществах наблюдаются
преимущественно стихотворные жанры фольклора и правового быта [Детский
поэтический фольклор.., 1997; Мир детства и традиц.., 1996]. В 11 — 13 лет в
общении между детьми используются прозаические тексты демонстративного или
юмористического содержания (Школьный быт и фольклор.., 1992). А в 14 — 17 лет —
это песни, пародии, анекдоты, "черный юмор" как особые средства
приобретения социального статуса среди сверстников и удовлетворения потребности
подростков в коммуникации, а также в приобретении стиля поведения, моды.
Передача всего богатства содержания детской субкультуры происходит
непосредственно "из уст в уста" в условиях неформального общения на
игровых площадках, в летних лагерях, санаториях, больницах. Лишь к концу
периода детства, наряду с устными, появляются письменные тексты — песенники,
девичьи альбомы, "гадалки", сборники анекдотов.
Изменение
содержания и форм детского фольклора можно проследить на примере страшилки. В
российской культуре пестования (няньчания) маленьких детей существуют
традиционные малые стихотворно-двигательные формы общения и игривого
взаимодействия — "пугалки", типа:
"Идет
коза рогатая
За
малыми ребятами,
Кто
кашку не ест,
Того
— забодает!"
При
этом взрослый изображает "козу" и делает "страшные" глаза,
что сначала несколько настораживает и пугает малыша, а затем вызывает веселый
смех, к которому присоединяется взрослый. В два — пять лет пугалки становятся
более энергичными и сопровождаются сильным подбрасыванием ребенка на коленях
("Поехали к бабке на хромой лошадке, лошадке, лошадке. По ровной дорожке
на одной ножке... По кочкам! По кочкам! И... в яму — бух!"). Взрослый
сначала плавно покачивает малыша, а потом подбрасывает, а в конце — раздвигает
колени, и малыш как бы падает в "яму", что вызывает сначала страх
падения, а затем бурную радость от благополучного "приземления". В
более позднем - дошкольном и младшем школьном — возрасте страшилки получают
развитие в автономной детской среде и принимают форму быличек ужасного и
трагического содержания, типа: "В одном черно-черном лесу стоит
черный-черный дом. В этом черном-черном доме есть черная-черная комната. В этой
черной-черной комнате есть черный-черный стол. На этом черном-черном столе
стоит черный-черный гроб. В этом черном-черном гробу лежит черный-черный
мертвец. Ты подходишь к нему, а он... кричит: "Отдай мое сердце!" В
них присутствуют нечистая сила, опасные и загадочные явления, мертвецы и пр., и
все это является некоторыми аналогами переживания высокой трагедии, страха, но
"не до смерти" и психологического-катарсиса. Для ребенка прохождение
через испытание страшилкой (как правило, дети ее рассказывают в темной комнате
поздно вечером "замогильным" голосом) сродни архаическому обряду
инициации и переходу на более высокую возрастную ступень. Это относительно
новый жанр детского фольклора, "обнаруженный" лишь 40 — 50 лет назад
(Школьный быт и фольклор.., 1992), получил свое достаточно широкое
распространение в 70-е и в начале 80-х гг.
В
середине 80-х годов появилась в среде подростков еще одна форма страшилки — так
называемые "садистские стишки", типа:
"Дети
в подвале играли в гестапо.
Зверски
замучен слесарь Потапов",
или:
"Девочка
Света нашла пистолет,
Больше
у Светы родителей нет",
или:
"Мне
мама в детстве выколола глазки,
Чтоб
я варенье в шкафе не нашел.
Я
не хожу в кино и не читаю сказки,
Зато
я нюхаю и слышу хорошо!"
Чудовищное
сочетание страшного и смешного в этих стишках, кощунственное обращение
подростков к запретным темам и нарушение нравственных норм в словесной форме
обеспечивает переживание "радостного ужаса", свидетельствуя о
дегуманизации общественной жизни и демонизации детского сознания в последние
десятилетия. Определенная поэтизация жестокости в подростковой среде, когда
"совесть отступает перед блеском остроумия", создает парадоксальную
логику "антимира", создаваемого в детской субкультуре сегодня
(Плеханова, 1995; Чередникова, 1995; Поэтика "страшного".., 1996).
Развитие
данных форм детского фольклора в последние годы, безусловно, свидетельствующих
об изменениях детского сознания в сторону его демонизации, требует пристального
изучения подобных трансформаций в детской субкультуре.
Одна
из важнейших черт детской субкультуры — наличие собственного языка общения
между детьми, отличающегося особым синтаксическим и лексическим строем,
образностью, зашифрованностью. Д.Б. Элъконин при изучении устной и письменной
речи учащихся обнаружил своеобразие не только лексических значений и
грамматических форм, но и синтаксиса детского языка, например, при несовпадении
грамматического и психологического подлежащего [Эльконин, 1998].
В
процессе коммуникации дети придумывают "тайные языки", недоступные
пониманию непосвященных, прежде всего взрослых, зачастую это может быть
прибавление к слову какой-либо тарабарской приставки или окончания, типа
"ус", тогда обычная фраза принимает странное звучание: "Мамаус
ушлаус наус работус, приходиус коус мнеус" (мама ушла на работу, приходи
ко мне). Более старшие дети пользуются особым сленгом в устном общении и
разработанной тайнописью — в письменном. Все эти ухищрения, иногда довольно
наивные, необходимы детям для создания покрова романтической таинственности и
свидетельствуют о стремлении к автономизации детской субкультуры.
В
отличие от взрослого, ребенок свободно экспериментирует с языковым материалом,
чувствует скрытую энергию слова, которая осела в нормативном словаре; подобно
поэтам, дети снимают с родного языка закостенелые напластования и ищут
первозданные его смыслы, делая слово живым и предметным, пластичным и вбирающим
все возможные оттенки значения (Абраменкова, 1974; Чуковский, 1981).
Детское
словотворчество, подобное: "копатки, красняк, кустыня", сродни
народной этимологии — "полуклиника, гульвар, мимо-юбка"; но особенно
эти параллели напрашиваются при знакомстве с перевертышами: "Ехала деревня
мимо мужика, а из-под собаки лают ворота" — столь любимыми детьми. Перевертыши
— особые словесные микроформы, в которых наизнанку выворачивается норма,
явление, очевидное становится невероятным, проблематизируются общепринятые
представления. Своими корнями эти "лепые нелепицы" (К.Чуковский)
уходят в народную смеховую культуру как средство расширения сознания,
переосмысления мира, творчества. Игра в перевертыши позволяет ребенку осмыслить
относительность самой нормы, но не в целях ее отрицания, а в целях творческого
применения к конкретным жизненным ситуациям — всегда уникальным и неповторимым.
В своих словотворческих опытах ребенок фиксирует резервный потенциал родного
языка, возможности его развития, не ведая об этом, вот почему К.И. Чуковский и
Р. Якобсон называли детей гениальными лингвистами.
Еще
одна важная черта детской субкультуры — табуирование личных имен в детских
сообществах и наделение сверстников прозвищами и кличками. Эта сторона
проявления автономизации детской группы, особенно характерная для подростковой
и юношеской среды, к сожалению, до сих пор не стала предметом внимания исследователей.
Между тем именно прозвища представляют собой своеобразное проявление самого
содержания детской субкультуры и богатый материал для уяснения механизмов
функционирования детских сообществ в онто- и социогенезе.
Прозвище,
в отличие от собственного имени ребенка, всегда эмоционально насыщено, оно
несет в себе момент оценки (позитивной/негативной, либо амбивалентной). Однако
смысловые акценты могут быть различимы, лишь исходя из внутреннего
социокультурного контекста детского сообщества. Если в младшем школьном
возрасте прозвище — это, как правило, печать яркой индивидуальности, а
отсутствие его обидно, то у подростков оскорбительные прозвища — признак
аутсайдера, но в любом случае: иметь прозвище — значит, быть замеченным
сверстниками.
Важнейшим
элементом детской субкультуры являются религиозные представления и духовная
жизнь детей. Духовное нами понимается как такая деятельность сознания, которая
направлена на определение личностью критериев добра и зла, формирование мотивов
поведения в согласии (или противоречии) с совестью, а также и на поиск смысла
жизни и своего места в ней. Совесть — духовная инстанция, выражение
нравственного самосознания личности, позволяющего осуществлять контроль и
оценку собственных поступков.
Детская
духовная жизнь являет собой наиболее глубокую, интимную сторону жизни ребенка,
но и наиболее сокрытую часть от внешнего наблюдателя (не только взрослого, но и
сверстника). Именно это имел в виду и об этом прекрасно сказал В.В.
Зеньковский: "Мы знаем, мы глубоко чувствуем, что там, в глубине детской
души, есть много прекрасных струн, знаем, что в душе детской звучат мелодии —
видим следы их на детском лице, как бы вдыхаем в себя благоуханье, исходящее от
детской души, — но стоим перед всем этим с мучительным чувством закрытой и
недоступной нам тайны" (Зеньковский, 1995. — С. 208).
В
силу особой мифологичности детского сознания с верой в сверхъестественное,
потребностью в обретении высшего средоточия целостного мира, его Творца, и
Вседержителя каждый ребенок естественно религиозен. Даже в том случае, если
ребенок отлучен от религиозной традиции, как подавляющее большинство детей
России постреволюционного периода, потребность в "горней сфере",
поиск эмоциональной связи с высшим, живое богообщение свойственно детской душе
в полной мере, подобно душе первобытного человека [Тайлор, 1989; Топоров,
1995].
Для
российской духовной традиции характерно особое отношение к ребенку как
"наследнику Царствия Божия", выразившееся в церковном почитании
детей, погибших насильственной смертью, так что можно говорить об особом чине
детской святости в русском православии [Абраменкова, 1995; Федотов, 1990]. Это
благоговейное почитание детей при внешней строгости и суровости воспитания и
юридическом детском бесправии кажется еще более парадоксальным при обращении к
материалам о месте ребенка, детства в социальной жизни русского народа.
Уважительное
отношение к детской жизни в различных слоях общества было обусловлено, с одной
стороны, религиозными представлениями о ребенке как воплощении ангельской
чистоты, простоты и целомудрия (в соответствии с евангельским призывом
"Будьте как дети"), а с другой — проявлялось в признании за детьми
автономного мира детской субкультуры и пространства детских игр (шла ли речь о
дворянском особняке или самой бедной крестьянской избе).
Современные
наши дети, порой начисто лишенные религиозной традиции, тем не менее зачастую
проявляют недюжинное мужество и способность отстаивать свои убеждения.
Несколько лет назад на уроке природоведения 8-летний мальчик, вопреки ожиданиям
учительницы и одноклассников, рассказал о сотворении мира и о первом человеке
Адаме. Учительница выразила свое неудовольствие, а первый силач и хулиган на
перемене пригрозил мальчику: "А ну, бросай свои сказки, всем известно, что
человек произошел от обезьяны!", на что мальчик ответил: "Может, ты
произошел от обезьяны, а меня сотворил Господь!", за что и был доколочен
"сторонником" дарвинской теории.
В
детских традиционных верованиях, свойственных религиозному фольклорному
сознанию, в среде младших школьников бытуют различные "языческие"
рассказы о колдовстве, нечистой силе и предметах-вредителях (красное пятно,
черная рука и др.) (Мир детства и традиц. .., 1996; Чередникова, 1995). Но в
более старшем возрасте присутствуют и христианские-православные представления:
рассказы о святых, о чудесном спасении, о посещении "того" света,
которые детьми зачастую мыслятся индивидуально и обсуждаются в кругу
сверстников для уяснения понятий греха, воздаяния, нравственной ответственности
[Тарабукина, 1995/ - С. 78]. Однако в своей массе свои религиозные чувства дети
часто скрывают и от сверстников, боясь насмешки, предпочитая обращаться
непосредственно к "высшей инстанции", способной услышать и помочь.
Вот пример детской молитвы — девочки Наташи 8 лет:
"Господи,
сохрани нас! Дай нам здоровья, успехов в жизни. Спаси! Спаси! Господи, помилуй.
Господи, помилуй. Господь наш Иисус Христос, мы любим тебя. И Божья Матерь,
сохрани нас и спаси. Не давай никому обижать малышей. Дай всем детям учиться
хорошо, на "4" и "5". Дай малышам в садике здоровья. Дай
нам, Господи, быть красивыми и долго жить, до 100 лет. Спаси нас. Господи, мы
никогда Тебя не забудем. Мы Тебя, Боженька, любим больше всех на свете и ждем
Твое Рождество — 7 января" (записано бабушкой девочки в декабре 1995 г.).
Подобные детские молитвы присущи как нецерковным, стихийно верующим детям, так
и воцерковленным, знающим тексты молитв и Священное писание, но испытывающим
потребность в "своих" молитвах для выражения духовного устремления,
просьбы.
Изучение
духовной психологии как самостоятельного направления психологической мысли,
столь блестяще начатое в начале XX в. плеядой замечательных ученых: Н.О.
Лосским, Г.В. Флоровским, В.В. Зеньковским, С.Ф. Франком и др., стремилось
восстановить права психологии в старом, буквальном и точном значении этого
слова, т.е. создания "истинной науки о духе и человеке" не животном,
а образе Божьем (Психологическая наука.., 1997). После длительного перерыва
духовная психология возвращается в науку, особо отрадно внимание ученых к
вопросам духовно-целостного мировоззрения и нравственного поведения детей
(Ничипоров, 1994; Невярович, 1997; Церковь, дети, и.., 1997). Хочется выразить
надежду, что изучение детских религиозных представлений в контексте духовной
психологии и культуры — вопрос недалекого будущего.
Смеховой мир детской субкультуры.
Существование
высшего, святого, горнего всегда предполагает и наличие — пусть в скрытой форме
— низшего, бесовского, дольнего. Подобно тому как в Древней Руси наряду с
исключительной духовной культурой и благочестием существовала смеховая культура
рождественских Святок и Масленицы, буйных игр, кощунственных представлений,
"срамных" песен и плясок, также и внутри детской субкультуры нельзя
не увидеть "низовые" формы устных текстов фольклора. К ним могут быть
отнесены всевозможные розыгрыши и поддевки сверстников и взрослых (типа
современного озорства с дверными и телефонными звонками в городах), пародии
(типа "У Лукоморья дуб спилили..."), а также детская неприличная
(скабрезная) поэзия, те же садистские стишки и другие формы, в которых
комическое, веселое, к которому всегда стремится ребенок, приобретало
психологический смысл нарушения запретов взрослых. На единый источник и общий
способ самоподачи смехового мира взрослых и некоторых форм детского фольклора
указывается известным культурологом Д.С. Лихачевым: "Рифма и особый
условный ритм как знаки шутки ближе всего стоят к тому способу дразнить,
который распространен среди детей: дразня, дети часто подбирают
"обидные" рифмы к имени того, кого они дразнят, произносят свои дразнилки
нараспев, пританцовывая, ритмически повторяя некоторые фразы, выражения,
растягивая слова и т.д." (Лихачев, Панченко, Понырко, 1984. - С. 51).
Любовь ребенка к дразнилкам, перевертышам, временному нарушению статусов,
смеховым ситуациям в одно и то же время и разрушает, и утверждает порядок и
незыблемость мира, проверяемого им на прочность. Смеховая активность ребенка —
это всякий раз подтверждение собственного существования через как бы
выворачивание себя и окружающих "наизнанку".
Такой
изнаночный, перевернутый, "дурацкий мир", характерный для
средневековой Руси, в определенной мере свойствен детской субкультуре в целом
не только в силу общего для них игрового элемента, но и потому, что в этом
карнавале человек изымается из всех привычных стабильных форм и погружается в
стихию хаоса, неопределенности, поскольку смех нарочито искажает мир он как бы
экспериментирует над миром, лишает его разумных объяснений,
причинно-следственных связей.
Смеховой
антимир порождает своих персональных представителей смеховых ситуаций —
всевозможных шутов, скоморохов, клоунов, а для русской традиции это прежде
всего фигура дурака. Русский дурак ведет себя по-детски наивно: говорит, что не
принято, не считается с авторитетами, раздевается, где не положено, делает все
наоборот. Подобно андерсеновскому мальчишке, он единственный кричит, что
"король голый", обнажая "голую правду", нередко обнажается
сам, высмеивая и обличая. Такое поведение дозволяется только дураку или малому
ребенку: "Бабушка, а где черти? — Какие черти? — А мама сказала, что тебя
черти несут" (Чуковский, 1981]. Эта фраза могла быть сказана действительно
"святой простотой", но могла прозвучать с псевдодементным видом очень
умным ребенком из шалости.
Шалуны
и озорники в детской субкультуре вполне вписываются в представления о смеховом
мире как мире нарушения-приличий и норм поведения, свержения авторитетов и
переворачивания привычных понятий. Эти дети с выраженным чувством юмора умеют
видеть смешное в самом серьезном, представлять ситуации в самом неожиданном свете
и тем вызывать к ним повышенный интерес окружающих. "Работая на
публику", шалуны включают в орбиту своих экспериментов вялых, безалаберных
или трусливых детей, потешаясь над ними, заставляют их двигаться, обороняться.
Известный педагог Ш. Амонашвили придавал шалунам большое значение в
педагогическом процессе, подчеркивая в них остроумие, сообразительность,
жизнерадостность, умение применять свои способности в любых неожиданных
условиях и вызывать у взрослых чувство необходимости переоценки ситуаций и отношений.
В его книгах есть немало страниц, представляющих собой своеобразную
"хвалебную оду" шалунам: "Нельзя было бы строить настоящую
педагогику, не будь детских шалостей, не будь озорников. Они дают пищу для
того, чтобы педагогическая мысль двигалась дальше и чтобы воспитатели были
постоянно озабочены необходимостью думать творчески, Проявлять новаторство,
педагогическое дерзание" (Амонашвили, 1983. — С. 26). Воистину, шалуны -
двигатели педагогического прогресса!
Таким
образом, с меховой мир детства встроен в детскую субкультуру наряду с миром
страшного, опасного, а также с миром божественного, мистического - в
социокультурной регуляции жизни детского сообщества.